Годы в седле - [34]

Убранство дворца поражало странным сочетанием роскоши и убожества. Рядом с дорогими текинскими, китайскими и персидскими коврами лежали дешевые паласы[11]. В некоторых помещениях наряду со шкурами барсов встречались обыкновенные овчины. Серебро и позолота утвари перемежались с медью и глиной.

Пересекая большой парадный зал, я наткнулся на опрокинутый кожаный сундук. Из него вывалились какие-то рукописи в разноцветных шелковых чехлах. Я распорядился собрать их и сохранить. Как выяснилось позже, тут оказались редкие экземпляры литературных произведений времен Алишера Навои и даже более ранние.

По возможности мы старались не тревожить и без того перепуганных жен и многочисленных наложниц бека. Однако из маленьких окон их келий кто-то продолжал стрелять. Два наших бойца были ранены. Волей-неволей пришлось побеспокоить женщин.

Высадили массивную дверь, ведшую в узкий коридор, по сторонам которого располагались комнаты гарема. Разогнали безбородую мужскую челядь. За одной из створок услышали плач, причитания.

— Не стрелять! — скомандовал Танкушич и бросился на голоса. За ним последовали Гудков, Габриш, Попов-Кахаров.

Зал, в котором мы оказались, был наряден и хорошо освещен. Солнечные лучи проникали через застекленный потолок. Ослепительно сверкали шелка и драгоценности. Вдоль стен толпилось множество женщин и детей. Страх перед красноармейцами был, видно, столь силен, что взрослые даже не пытались прикрыть лица.  

В центре на широкой тахте восседала тощая лохматая старуха. Она царапала ногтями лицо, рвала на себе волосы и сипло вопила:

— Не дайте неверным осквернить вас! Кусайте, царапайте их!

— Замолчи, безумная! — рявкнул по-узбекски Гудков.

Танкушич приказал трем бойцам заглянуть под тахту и перетряхнуть одеяла в нишах. Но едва они тронулись с места, плач и крики усилились.

У тахты стояла красивая молодая женщина. Она держала на руках малыша в ярко-красном халатике. Чадолюбивый Габриш ласково потрепал ребенка за вихор. Глаза матери потеплели. А старуха еще больше взъярилась, коршуном кинулась на бойца и вцепилась в его руку зубами. Освободившись от нее, Габриш; полез под диван и извлек оттуда «маузер» и кривую восточную саблю.

— Нехорошо оружие прятать.

— Это не мы. Это он, — стала оправдываться красавица и указала в сторону глухой стены.

Там, скрытый тенью ниши, стоял дородный чернобородый мужчина в парчовом халате. Я узнал управителя дворца, с которым не раз приходилось встречаться. Вельможа слыл хитрым дипломатом, и бек часто поручал ему улаживать пограничные инциденты. Знал, бестия, что красноармейцы никогда не обижают женщин, поэтому и спрятался на их половине.

— Товарищ Гудков, пригласите-ка его сюда, — попросил я.

Но управитель уже сам шел навстречу Гудкову. Как же, старый знакомый! Не раз сопровождал его от границы до штаба и обратно.

Льстиво улыбаясь и что-то бормоча, управитель протянул унизанную драгоценностями пухлую руку. Красноармеец гневно оттолкнул ее.

— Ну и гад! Уверяет, что у него сердце наполнилось радостью, как увидел меня...

Я знал, каких усилий стоило Гудкову сдерживать себя. Перед самым выступлением в поход из штаба группы пришел пакет с характеристиками на военных и политических деятелей Бухарского ханства. В числе особенно злобных врагов Советской власти назывался  и управитель дворца хатырчинского бека. В 1918 году он командовал конным отрядом головорезов, который разрушил железную дорогу и линию телеграфа между станциями Зирабулак и Зиадин. Семьи железнодорожников были безжалостно вырезаны. Среди других погибли отец, мать, бабушка и малолетняя сестренка Гудкова.

На привале в Пейшамбе я рассказал бойцам об этом, а Гудкову дал прочитать перечень злодеяний виновника гибели его близких. И вот теперь он стоял лицом к лицу со своим кровным врагом.

Гудков долго не находил подходящих слов. Потом зло крикнул:

— Туша ты свиная!.. Успокой женщин и ребят. Им бояться нечего. Это только ты способен истязать беззащитных. А мы уйдем отсюда, как только убедимся, что здесь не спрятались сарбазы.

Вельможа сделал вид, что не понял Гудкова.

— Что будет с женами, детьми и матерью бека? — спросил он.

— Это решит новое народное правительство Бухары. А пока пусть не выходят из дворца, — распорядился я.

— Можно ли остаться с ними? Бек поручил мне заботиться о них.

— Нет, вам здесь делать нечего. О них позаботится народная власть, а вы теперь военнопленный.

— Как? Я же не имею никакого отношения к армии.

— Это неправда. Вы офицер, имеете чин токсабы[12], командовали хатырчинским отрядом в восемнадцатом году. За совершенные перед Советской властью преступления придется отвечать...

Под конвоем бывшего управителя вывели на улицу.

6

По зову трубы со всех сторон в центр города стали стекаться подразделения, группки, одиночные бойцы. Командиры строили людей, выясняли потери. Они были сравнительно невелики, но все равно омрачали  радость победы. В 1-м эскадроне пограничников особенно скорбели о гибели старейшего бойца венгра Немеша. Он добровольно вступил в отряд самаркандских красногвардейцев еще в конце 1917 года.