Годы в броне - [9]

— Этак мы не доберемся к фронту, — недовольно заметил Ткачев.

— Без танков идти к комдиву нам нечего, — говорю ему и решаю завернуть батальон в лес, дозаправить машины, подтянуть отставшие танки и заодно разведать дороги.

Вместе с комиссаром и начальником штаба обходим подразделения.

В ожидании кухни усталые, запыленные танкисты приткнулись кто где. Спали в танках, под кустами, на снарядных ящиках. Водители, как всегда, копались в моторах.

— Нам повезло, — говорит мне Ткачев.

— Пока не вижу этого. Боюсь, что утром нас засекут и дадут жару.

— А в чем нам все-таки повезло? — включился в разговор начальник штаба Коханюк.

— Ну как же! — оживился Ткачев. — Наш батальон на девяносто пять процентов состоит из комсомольцев — курсантов Харьковского танкового училища. Я с ними вчера беседовал накоротке. Ребята рвутся в бой и, надо полагать, проявят себя с самой лучшей стороны.

Мимо нас проковылял пожилой мужчина в красноармейской форме.

— А этот комсомолец откуда взялся? Тоже из Харькова? — бросил реплику Коханюк.

Его шутка вызвала у окружающих улыбку. Я тоже не удержался. Остановил красноармейца.

Это был фельдшер батальона Лаптев. Весь его вид говорил о том, что он впервые облачился в военное обмундирование.

— Как вы попали на фронт? — спросил я улыбаясь.

— Пошел добровольцем, товарищ комбат! — сердито огрызнулся военфельдшер. — А вот вы как попали?

— Тоже добровольцем, — смущенно ответил я, понимая, что допустил бестактность.

Завтрак затянулся. Помпохоз у нас оказался нерасторопным, не имел еще опыта приготовления пищи на ходу, во время марша.

А между тем вовсю уже пригревало раннее июльское солнце. Подкрепив силы часовым отдыхом, мы на больших скоростях, на увеличенных дистанциях понеслись по открытому Ржевскому тракту.

Приближался город Белый. Кругом виднелись следы недавней бомбежки. Время от времени попадались остовы машин, опрокинутые вверх колесами пушки. По обочине дорог были разбросаны ящики, бочки. Кверху поднимался сизый дымок тлеющей резины. Нелегко оказалось проскочить последний участок пути: фашистская авиация держала под бдительным контролем фронтовые дороги.

Оставив легковушку, я пересел в танк. В безветренную погоду от гусениц поднимается высокий столб пыли. Вот почему я долго не мог сообразить, откуда взялся полковник, стоявший у дороги и загородивший нам путь своей машиной.

Энергичным взмахом руки он приказал остановиться. Я предстал перед разъяренным человеком. Его черные гневные глаза, нахмуренные густые брови и даже бритая голова чем-то напоминали мне Отелло.

— Что прикажете с вами делать? Немедленно расстрелять или передать в военный трибунал?! — загремел полковник.

— В чем дело? В чем я провинился? — взволнованно спросил я.

— В чем дело? Вы не выполнили приказа командира дивизии и не прибыли вовремя в район сосредоточения! Вы вскрыли нашу группировку и уже засечены вражеской авиацией!

Молча стояли мы с Ткачевым, терпеливо и виновато выслушивая заслуженные обвинения. Я сознавал свою вину. Не надо было устраивать привал. Но ведь хотелось сделать как лучше, хотелось подтянуть батальон и держать его в кулаке.

— А вы, собственно говоря, кто такой?

Вопрос комиссара несколько охладил пыл незнакомого полковника.

— Я? Я — полковник Арман, заместитель командира танковой дивизии. И отвечаю за доставку вас на фронт.

— А где вы были ночью? — со злостью спросил Ткачев. — Знаете ли вы, что танки Т-26 и БТ, которые вы нам передали, растянулись на десятки километров?

— Это отговорка! Вы с командиром батальона струсили, вот в чем дело…

До сих пор я молчал, сдерживая себя, как положено перед старшим начальником, но, когда услышал обвинение в трусости, молчать больше не мог.

— Разрешите, полковник, следовать дальше. А трибуналом меня не пугайте. Советский трибунал разберется, что к чему.

Полковник Арман продолжал свирепствовать.

Расслышать его слова я уже не мог. Мимо промчалась рота Т-34. Затем мы услышали гул самолетов, заставивший всех поднять головы к небу. На большой высоте в воздухе появилась группа вражеских машин. Мне показалось, что они не заметили нас. Но это только показалось. Сначала развернулся и прошел над дорогой ведущий самолет, за ним — второй, третий…

Я вскочил в танк и успел по радио скомандовать:

— Ускорить движение, увеличить дистанцию, развернуться! Вперед, за мной!

Танки, поднимая пыль, свернули с дороги, развернулись, на предельной скорости понеслись вперед.

С неба посыпались фугаски. Они падали в стороне от дороги. Но экипажи Т-26, предчувствуя недоброе развили невиданную для этих танков скорость. Перепрыгивая через кюветы, они мчались в сторону города.

От разрывов огромных фугасов содрогалась земля. Я остановил свой танк у обочины дороги. Откинув назад люк башни, с тревогой следил за действиями вражеских самолетов. Страх за свою жизнь отошел на задний план. Голова была заполнена другим: «Неужели весь батальон погибнет от бомбежки, не вступив в бой? Тысячу раз прав был тот грозный полковник, когда разносил меня… Ведь могли же мы проскочить этот опасный участок ночью!»

Бомбежка длилась еще несколько минут. Потом гул моторов в воздухе стал постепенно стихать, фашистские самолеты отвалили в сторону, улетели на запад. Только тогда я увидел недалеко от себя Армана и Ткачева, стоявших у одинокого дерева. Полковник не казался уже таким грозным и страшным, из-под суровых сросшихся бровей светились его умные, выразительные глаза.