Годы странствий - [3]

Сквозящих даль аллей струится сединой.

Прель дышит влагою и тленьем трав увялых.

Края раздвинувши завес линяло-алых,

Сквозь окна вечера синеет свод ночной.

Но поздний луч зари возжег благоговейно

Зеленый свет лампад на мутном дне бассейна,

Орозовил углы карнизов и колонн,

Зардел в слепом окне, златые кинул блики

На бронзы черные, на мраморные лики,

И темным пламенем дымится Трианон.

1909

10

Парижа я люблю осенний, строгий плен,

И пятна ржавые сбежавшей позолоты,

И небо серое, и веток переплеты —

Чернильно-синие, как нити темных вен.

Поток всё тех же лиц — одних, без перемен,

Дыханье тяжкое прерывистой работы,

И жизни будничной крикливые заботы,

И зелень черную, и дымный камень стен.

Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,

И дым от поезда клоками белой ваты,

И из-за крыш и труб — сквозь дождь издалека

Большое Колесо и Башня-великанша,

И ветер рвет огни и гонит облака

С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.

1909

11

Адел. Герцык.

Перепутал карты я пасьянса,

Ключ иссяк, и русло пусто ныне.

Взор пленен садами Иль де-Франса,

А душа тоскует по пустыне.

Бродит осень парками Версаля,

Вся закатным заревом объята…

Мне же снятся рыцари Грааля

На скалах суровых Монсальвата.

Мне, Париж, желанна и знакома

Власть забвенья, хмель твоей отравы!

Ах! В душе — пустыня Меганома,

Зной, и камни, и сухие травы…

1909

ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ

Над бледным мрамором склонились к водам низко

Струи плакучих ив и нити бледных верб.

Дворцов Фонтенебло торжественный ущерб

Тобою осиян, Диана-Одалиска.

Богиня строгая, с глазами василиска,

Над троном Валуа воздвигла ты свой герб,

И в замках Франции сияет лунный серп

Средь лилий Генриха и саламандр Франциска.

В бесстрастной наготе, среди охотниц-нимф

По паркам ты идешь, волшебный свой заимф

На шею уронив Оленя-Актеона.

И он — влюбленный принц, с мечтательной тоской

Глядит в твои глаза, владычица! Такой

Ты нам изваяна на мраморах Гужона.

1907

В ЦИРКЕ

Андрею Белому

Клоун в огненном кольце…

Хохот мерзкий, как проказа,

И на гипсовом лице

Два горящих болью глаза.

Лязг оркестра; свист и стук.

Точно каждый озабочен

Заглушить позорный звук

Мокро хлещущих пощечин.

Как огонь, подвижный круг.

Люди — звери, люди — гады,

Как стоглазый, злой паук,

Заплетают в кольца взгляды.

Всё крикливо, всё пестро…

Мне б хотелось вызвать снова

Образ бледного, больного,

Грациозного Пьеро.

В лунном свете с мандолиной

Он поет в своем окне

Песню страсти лебединой

Коломбине и луне.

Хохот мерзкий, как проказа;

Клоун в огненном кольце.

И на гипсовом лице

Два горящих болью глаза.

1903

Москва

РОЖДЕНИЕ СТИХА

Бальмонту

В душе моей мрак грозовой и пахучий…

Там вьются зарницы, как синие птицы…

Горят освещенные окна…

И тянутся длинны,

Протяжно-певучи

Во мраке волокна…

О, запах цветов, доходящий до крика!

Вот молния в белом излучьи…

И сразу всё стало светло и велико…

Как ночь лучезарна!

Танцуют слова, чтобы вспыхнуть попарно

В влюбленном созвучии.

Из недра сознанья, со дна лабиринта

Теснятся виденья толпой оробелой…

И стих расцветает цветком гиацинта,

Холодный, душистый и белый.

1904

Париж

«К твоим стихам меня влечет не новость…»

Балтрушайтису

К твоим стихам меня влечет не новость,

Не яркий блеск огней:

В них чудится унылая суровость

Нахмуренных бровей.

В них чудится седое безразличье,

Стальная дрема вод,

Сырой земли угрюмое величье

И горько сжатый рот.

1903

Москва

«Концом иглы на мягком воске…»

Графине Софье И. Толстой

Концом иглы на мягком воске

Я напишу твои черты:

И индевеющие блестки

Твоей серебряной фаты,

И взгляд на всё разверстый внове,

И оттененный тонко нос,

И тонко выгнутые брови,

И пряди змейных, тонких кос,

Извив откинутого стана,

И нити темно-синих бус,

Чувяки синего сафьяна

И синий шелковый бурнус.

А сзади напишу текучий,

Сине-зеленый, пенный вал,

И в бирюзовом небе тучи,

И глыбы красно-бурых скал.

1909

Коктебель

«К этим гулким морским берегам…»

Ел. Дмитриевой

К этим гулким морским берегам,

Осиянным холодною синью,

Я пришла по сожженным лугам,

И ступни мои пахнут полынью.

Запах мяты в моих волосах,

И движеньем измяты одежды;

Дикой масличной ветвью в цветах

Я прикрыла усталые вежды.

На ладонь опирая висок

И с тягучею дремой не споря,

Я внимаю, склонясь на песок,

Кликам ветра и голосу моря…

Май 1909

Коктебель

«Эти страницы — павлинье перо…»

На книге Лафорга

Эти страницы — павлинье перо, —

Трепет любви и печали.

Это больного Поэта-Пьеро

Жуткие salto-mortale.

«Небо запуталось звездными крыльями…»

Ол. Серг. Муромцевой

Небо запуталось звездными крыльями

В чаще ветвей. Как колонны стволы.

Падают, вьются, ложатся с усильями

По лесу полосы света и мглы.

Чу! по оврагам лесным — буераками

Рвется охота… и топот и звон.

Ночью по лесу, гонимый собаками,

Мчится влюбленный Олень-Актеон.

Ходит туман над росистой поляною.

Слабо мерцает далекий ледник.

К красной сосне, словно чернью затканою,

Кто-то горячей щекою приник.

Грустная девочка — бледная, страстная.

Складки туники… струи серебра…

Это ли ночи богиня прекрасная —

Гордого Феба сестра?

Топот охоты умолк в отдалении.

Воют собаки, голодны и злы.

Гордость… и жажда любви… и томление…

По лесу полосы света и мглы.

1902

Париж

Allee d'Observatoire[2]

КОГДА ВРЕМЯ ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ

1

Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо.

Вечность лишь изредка блещет зарницами.

Время порывисто дует в лицо.

Годы несутся огромными птицами.