Годы с Пастернаком и без него - [178]

Потом перешли к Вадику. Интуиция меня не подвела — приняли «авангардиста» по-родственному. В зале обнаружился и муж Вадиковой учительницы (сама не ходит), и коллега по обществу «Знание» Марка Ильича, и однокашники… Одним словом, «Боже, как Лева похож на покойную тетю Розу!». Слушали очень внимательно, я выбрала два стихотворения, которые очень ценю и, на мой взгляд, «доступные»: «Книга» и «Еще одна вариация». Читала я, конечно, не на память, а по книге. Миша совсем успокоился, перестал переживать за меня, румяный Костик выглядывал из второго ряда, Витины друзья по институту, «врачи — лучшие люди Харькова»… Лиля Чичибабина как-то прочувствованно кивала, хотя и не «Борина эстетика».

Под конец я вынула пачки книг, что везла через таможню, и предложила разбирать, Лора делала мне страшные глаза — и верно, началась толкотня. Но «Легенды» мы продавали по спискам (в библиотеку я, конечно, подарила, и в «Круг») по шесть гривен. Лора собирала выручку — по-моему, одна книга окупает расходы на один торт. А Вадиковы просто дарили, я надписывала. Вернулись домой, утопая в цветах, завтра пойду на «телебаченье» в Госпром, а потом на радио запишемся, есть одна русская волна.

…Ездили с Лорой на кладбище. Ездили — громко сказано, у трамваев такие перерывы, что долго шли пешком, а потом (за две гривны) добирались на каком-то леваке. Тоже из Гипрошахты, как выяснилось по дороге. Сократили отдел. Кладбище, конечно, зеленое, утопает в сирени, наполовину осыпалась, много старых красивых деревьев. Портрет дедушки, который мне очень нравился, на гранитной доске, увы, украли. Он был прикреплен к ограде железными заклепками — оторвано. Лора не стала восстанавливать, а оставила лишь имена на могильном камне — дедушки, нашего любимого Марка, и бабушки, незабываемой К. З. Подмели, помыли плиты, потом пошли дальше по главной аллее и на первом же перекрестке увидели памятник Чичибабину. Лиля о нем говорила как-то смущенно: «Сложный». Да, тут и плачущий ангел, и гранитная стела, и венки из бронзы, и его бюст — много всего, включая цитату на стеле: «Сними с меня усталость, матерь Смерть». Стоит большая корзина живых цветов — мэр Харькова лично следит за могилой, большой поклонник Бориса Алексеевича, он и барельеф распорядился установить на нашем доме, где какое-то время Чичибабин жил (вот этот — замечательно удачный!), и улицу переименовать…

30 июля.

Возвращаюсь в Москву. Тысячный, наверное, мой отъезд из Харькова за целую жизнь — не последний ли? Поезд, как всегда, подан задолго, перрон полупустой, и, как уже много лет, играет какой-то музыкант — на горне, что ли? «Караван» Эллингтона, потом неизменное «Прощание славянки»…

В купе оказалась вдвоем с пожилым человеком, Иван Ильич. Уже почти несуществующее, занесенное в Красную книгу хорошее, простое русское лицо. На пенсии — бывший токарь на Московском сталолите какого-то высшего разряда. Спокойный, разумный, неозлобленный. Ездил к сестре в деревню Калиновка, она тоже на пенсии, учительница. Мается, хочет перебраться в Белгород, где уже Россия, и пенсии выше, и все дешевле, но — огород, хозяйство, поросенок… Жалко бросать. Ужинаем вкуснейшим домашним салом, малосольными огурцами, ватрушками. И стопочку наливает — «за знакомство» — своей наливки на смородиновых почках. Калиновка тоже перешла на украинский язык, Иван Ильич добродушно смеется, не клянет «беловежский сговор», распад Союза.:. «Да не было ж выхода… все ползло… нитки-то сгнили все». Вдруг мимоходом как-то проскальзывает, что был в Германии. «В турпоездке?» — «Да нет, у сына. У меня жена — из русских немок, с Поволжья. Жена осталась, а сын — он тоже токарь, у меня и учился, — надумал уехать. Работу нашел быстро, на заводе. Живет хорошо, нас с матерью все зовет».

Вот оно! Все лучшее, разумное, толковое, работящее — бежит. И такое хорошее, простое лицо. Так не хватает именно таких лиц — они теперь в альбомах только остались: «Россия, которую мы потеряли».

Ночью Иван Ильич деликатно выходит покурить. А утром я обнаруживаю, что укрыта еще вторым одеялом — достал с верхней полки, решил, что дует. А мне ночью в полусне виделись мои харьковчане на перроне… И над ними уже явно витает призрак Канады. Вот и останется скоро на карте моей жизни вместо Харькова пустой белый кружок.

1996 год. Август. Санкт-Петербург — Пушкинские Горы.

Когда-то об этой поездке мы мечтали с Вадимом. Даже давали себе такие обеты — Рим, Венеция, Прага, Толедо, Михайловское… «После свободы». И как ни странно — многое осуществилось, правда, с трудом, из-за его инертности, из-за вечного: «Надо доработать Рембо! Перевод не движется… Бланшо надо ответить… легкие проверить» и т. п. На этот раз препятствием стала выставка картин Мишо, которую он со скрипом готовит уже второй год — первый раз картины Мишо будут в России. Но я уже боюсь откладывать свои обеты, едем с моей любимой подругой, «историческим» человеком Ирой В. Погода не слишком благоприятствует — типичная петербургская — серое небо, из которого сыплется колючий дождь, а обещают и вовсе ливни и похолодание. Тем не менее поехали на автобусную остановку на Лиговский проспект и купили билеты на завтрашний рейс, в восемь утра.