«Годки» - [3]

Лицо у него было усталое и перепачканное маслом. И руки тоже по локоть в масле. Я ему верю. Я его спросил, чего они не поделили с Соломатиным, но тут подошел Линник, и он не ответил. Ладно, придем в базу — разберусь.

Да! Вчера начал писать и не закончил: почерк Соломатина показался мне похожим на почерк той странной записки.

26 марта

Третьего дня пришли с моря и стали в планово-предупредительный ремонт. Работы очень много навалилось, каждый день до позднего вечера. Никак не выкрою времени, чтоб с Калиничевым поговорить. А он молчит. Соломатин ходит вялый, как осенняя муха. Старается свою работу на Афонина переложить. По-моему, он продолжает выпивать, но поймать на этом деле я его не могу. Да и, признаться, не хочу. Все-таки дружили мы с ним…

Сегодня забежал в ларек, попросил общую тетрадь. А она, Клавдия, говорит мне:

— Пожалуйста, товарищ Лошаков.

Я удивился, спрашиваю, откуда она мою фамилию знает. Она улыбается накрашенными губами:

— А я всех знаю.

Тут я выпалил:

— От Соломатина знаете.

— Может, и от Соломатина, — говорит. — Даром, что ли, он у меня в женихах ходит.

Так и сказала. И засмеялась. Ну, я побыстрее расплатился и выскочил из ларька. А она хохочет вслед. Дерзкая какая женщина.

27 марта

Столько событий, что не знаю, с чего начать. Ладно, буду писать по порядку.

Сегодня по случаю воскресенья замечательная погода. Первый по-настоящему весенний денек. В небе ни облачка. Будто вымыли его и вывесили на просушку. С утра наш физрук затеял сдачу норм ГТО. Соломатин отказался идти.

— У меня, — говорит, — кашель и в носу что-то пищит. И вообще, не первогодок я, чтоб бегать там и прыгать. Пусть салажня попрыгает. — И на Калиничева кивает. — Ему полезно.

Я не стал спорить. У него и в самом деле вид нездоровый. Афонин хотел лечь спать, но я его вытащил. А Линник пристроился помощником при физруке, записывал показатели.

Ну, ладно. После обеда сижу я в читальном зале, раскрыл тетрадь, хочу начать рассказ. Вдруг входит Калиничев. Лицо у него взволнованное.

— Товарищ старшина, — говорит. — Сегодня он опять в самоволку собирается.

— Кто?

— Соломатин. Давно я вам хочу сказать, но…

Тут он замялся.

— Садитесь, — говорю я ему, — и выкладывайте все, что знаете.

И вот что рассказал мне Калиничев. Месяца два тому назад сошелся Соломатин с этой самой Клавдией. Стал приходить из увольнений выпивши. Верно, умел держаться, ни разу дежурные офицеры не заметили. Да и знали, что Соломатин отличник, верили ему. Дальше — больше. Начал он по ночам в самоволку хаживать. Крепко его зацепила Клавочка. Живет она недалеко от территории части. И в ночь, когда дневальным заступал кто-нибудь из «годков» (а Соломатин у них за вожака), вылезал Соломатин из окна, поскольку наш кубрик на первом этаже казармы. И тем же порядком под утро возвращался. «Годок»-дневальный примет его, закроет окно — и все шито-крыто.

Я сразу вспомнил, как Линник ночью кубрик проветривал. И записку вспомнил…

— Вначале, — говорит Калиничев, — они меня не очень-то стеснялись. Соломатин ко мне хорошо относился. Однажды сказал: посвящаю тебя, дескать, в свои оруженосцы. А потом как-то на моем дневальстве потребовал, чтоб я ему ночью открыл окно. Я отказался. С этого и началось. Придираться ко мне стал, вызвал на грубость. А я несправедливость не переношу. Потом вы приехали, и они меня предупредили, что если я вам проговорюсь… Пригрозили, в общем.

«Следи за длинным…» Теперь я понял и эти слова из записки. «Длинный» — это, конечно, Калиничев.

— Он и у лейтенанта такое мнение обо мне создал… — говорит Калиничев, но не успел закончить, потому что в читальный зал вошел вдруг Соломатин, а за ним Линник.

— Собеседуете? — спрашивает Соломатин и улыбается вкривь и вкось.

— Очень кстати пришел, — говорю. — Садись, разговор будет.

— Ты, Пашенька, пойди подыши воздухом, — говорит он Калиничеву ласковым голосом. — А то утомился, поди, языком молоть.

Калиничев вскинул голову и отвечает:

— Плевал я на твою подначку, Соломатин. Я старшине все рассказал, так и знай.

И вышел. Красиво он это сказал. Молодец! Помолчали мы, поглядели друг на друга. Линник за стулом Соломатина стоит — и впрямь оруженосец…

— Ну что, годок, — говорю я. — Сегодня в рейс собрался?

Соломатин поиграл бровью и отвечает:

— Не советую тебе, Серега, со мной шутки шутить.

— Двойная у тебя душа, — говорю. — Снаружи ты хваленый отличник, а нутро гнилое.

— Дальше что? — спрашивает. — Начальству побежишь докладывать?

— Приму меры, — говорю. — Я тебя честно предупреждал.

Он встал, глаза злые, лицо пятнами пошло.

— Учти, Лошаков, никто тебе не поверит, — говорит. — Нет у тебя доказательств, понятно? Сам же в дураках останешься.

И пошел прочь. Линник шмыгнул носом — и за ним. Я решил не спать сегодня ночью. Хотя, конечно, теперь он «в рейс» не пойдет.

Посмотрим, товарищ Соломатин, кому поверят, а кому нет!

28 марта

Плохо дело. Ночью избили Калиничева. Накрыли его одеялом и шинелью, в общем, «темную» устроили. Никто не видел. Я тоже спал. Хотел всю ночь не спать, но не выдержал. Эх!

С утра, понятно, переполох. На Калиничева смотреть страшно: глаз заплыл и стал черный. Афонин, который с четырех ноль-ноль стоял дневальным, заявил, что ничего не видел и ничего не знает, — дескать, он сидел у входа, а койка Калиничева в дальнем углу кубрика. Но мне-то ясно, чья это работа. Я рассказал все лейтенанту Панину. Сейчас мы с ним идем к замполиту. Я тоже хорош: не мог уберечь, парня. Эх!..