Год жизни - [26]

Мы остались вдвоем. Что-то мешало нам расстаться. Думаю, у нас обоих была невысказанная, но настойчивая потребность сгладить неловкое впечатление от прогулки.

Я проводил Светлану до дверей ее домика.

— Что-то не узнаю Николая Николаевича, — сказал я, — Наверное, ему нельзя пить. Это бывает. Помнишь, на нашем этаже жил Володька Спирин? Такой спокойный, уравновешенный парень… А как выпьет — точно подменили человека.

Светлана молчала.

— Я тоже с чего-то взбеленился, — смущенно продолжал я. — Сначала этот нелепый тост, потом купание…

— Странный он человек, — медленно и задумчиво сказала Светлана.

Я был рад, что она нарушила молчание, ухватился за ее слова и продолжал:

— Да нет, что ж тут странного? Видишь ли, мы с тобой малые ребята перед ним. Он человек другого поколения, много видел, много испытал. С этим надо считаться. Что стоит за нами? Школа, институт. А за ним — построенные туннели, война, жизненный опыт…

— Не понимаю, при чем тут это?

— Ах, ну как ты не можешь понять! Мы не можем мерить Крамова на свой аршин. Может быть, ход его мыслей, ну, его ассоциации, что ли, не всегда нам понятны. Он может сказать не так, как сказали бы мы… Словом, нам трудно судить его. Не все, Светлана, укладывается в дважды два — четыре.

— В этом ты, пожалуй, прав, — раздумчиво сказала Светлана.

Я не понял, к чему относятся ее слова — к моим размышлениям о Крамове или к «дважды два».

И вдруг я почувствовал, что мне трудно говорить об этом со Светланой. Я никак не мог догадаться, о чем она думает сейчас. Вместе с тем невозможно было так просто проститься с ней, я чувствовал, что мы не должны разойтись сегодня, не сказав еще чего-то друг другу.

— Можно мне зайти к тебе? — спросил я.

— Да, конечно.

Мы вошли в ее маленькую комнатку. Светлана опустила штору и зажгла свет. Я сел на нары. Светлана стояла, прислонившись к стене. Я заметил, что она медленно переводит свой взгляд с дощатой ребристой стены на нары, где в беспорядке валялись ее платья, на висящий на гвозде пыльный комбинезон, на уже покоробившийся, пожелтевший от накала лампы абажур из бумаги.

Потом она откинула голову и стала смотреть на потолок. О чем она думала сейчас? О Москве? О горах, между которыми мы недавно плыли?

Внезапно всем сердцем, всем своим существом я почувствовал, что есть что-то, от чего мне надо немедленно, сейчас же, отвлечь Светлану, что она в эти минуты уходит, уходит от меня…

И то чувство покоя, уверенности в Светлане, в ее любви ко мне, уверенности в том, что все мои сомнения позади и ничто уже не может разлучить нас, оторвать друг от друга, это спокойное, радостное чувство вдруг исчезло. Я ощутил щемящую пустоту внутри себя.

Эту пустоту нужно было немедленно заполнить. Я не должен уходить из этой комнаты, не должен ни на миг расставаться со Светланой. С этой минуты мы должны быть вместе не только в мыслях, не только в ощущениях, но и физически быть вместе.

Сделав шаг к Светлане, я обнял ее. Сердце мое колотилось, я долго не мог произнести ни слова.

Светлана оставалась все такой же далекой от меня, отсутствующей. Правда, она положила руки на мои плечи, но мысли ее были далеко.

И вдруг она точно вернулась ко мне, вернулась из дальнего путешествия. Пальцы ее ожили на моих плечах. Она улыбнулась, притянула к себе мою голову, прижалась лицом к моей щеке.

— Светлана, Света, — говорил я, — давай отныне будем вместе. Давай никогда-никогда не расставаться. Будем жить здесь, в этой комнате. Вот сейчас, теперь… Я не уйду. Мы будем вместе всегда, всегда…

Она обхватила своими горячими руками мою голову и прижалась к моим губам… Потом чуть оттолкнула меня, села на нары и сказала:

— Сядь, успокойся. Давай посидим вот так, тихо-тихо…

Я сел рядом с ней.

— Андрюша, тебе надо идти, — убеждающе и подчеркнуто спокойно сказала Светлана.

— Я не уйду! — крикнул я.

— Подожди, не перебивай, — настойчиво сказала Светлана. Она помолчала немного. — В этой комнате нельзя жить вдвоем. Ты же сам знаешь, что это просто невозможно сейчас.

— Разве в таких случаях может иметь значение размер комнаты?

Светлана улыбнулась.

— Какой ты нетерпеливый! Ведь я с тобой, приехала к тебе, мы вместе… Разве не так? — Она посмотрела мне прямо в глаза и спросила: — Или, может быть, ты не веришь мне?

Нет, я верил ей. Я снова верил ей! Я уже не ощущал пустоты в душе.

— А теперь иди спать! — решительно проговорила Светлана и встала. — Иди, прошу тебя!

Что-то было в ее голосе, что заставило меня подчиниться. В нем была нежность и вместе с тем что-то настойчиво-требовательное. Спустя час, когда я лежал без сна у себя в бараке, на жестких нарах, слушая дыхание спящих людей, я так и не мог понять, почему я подчинился, ушел, не остался у Светланы.

Но я ушел. Может быть, переход от сознания, что утеряно что-то важное, к прежнему ощущению уверенности был слишком резок, слишком потряс меня, слишком обрадовал…

7

Прошел месяц.

Теперь наш участок нельзя было узнать. Мы проложили в горе штольню длиною в шестьдесят метров. По рельсам бегали два электровоза.

Еще недавно мне казалось, будто я попал на отсталое, заброшенное, затерянное строительство. Мы начинали, имея только пять бурильных молотков, десять вагонеток и дряхлый мотовоз…