Год веселых речек - [14]

— Детство?

— Не только. Сосны под Можайском… и… час, когда мы пришли, а скамейки нет. Но давайте все-таки присядем, хоть так. — Таган снял с себя халат и ловко, как это делают пастухи у костра, раскинул его на земле.

В оазисах Средней Азии в начале весны выдаются сказочно прекрасные вечера. Пора дождей миновала, воздух, напоенный дыханием близких пустынь, прозрачен и чист. Запах влажной вспаханной земли сливается с ароматом цветущих персиков. Короткая весна обрывается к маю — сразу переходит в знойное лето. Тогда земля становится серо-желтой, унылой и уже не меняется… А пока еще лето впереди.

— Знаете, — сказала Ольга, сорвав травинку и сосредоточенно теребя ее, — я много слышала о вас от папы, видела вас в Москве и думала о вас, как об абрикосах когда-то в детстве…

— Абрикосы? Ну и ну! — Сравнение рассмешило Тагана.

— Нет, вы не смейтесь, я не такая уж глупая, вы поймите меня. Когда я в первый раз увидела абрикосы, они показались мне странными, таинственными: ни яблоки, ни сливы. Я знала — их привозят с юга, но не представляла себе, как растут они. Вот так и вы мне казались не похожим на тех, кого я привыкла видеть. Я смотрела на вас совсем иначе, не как сейчас. А вот вчера и сегодня вижу вас в кругу людей, среди которых вы росли. И вообще я уже знаю…

— Как растут абрикосы?

— Не смейтесь же… рассержусь, честное слово! Лучше расскажите о себе. О жизни.

— Жизнь небогатая, а со стороны особенно — однообразная серая равнина. И разве интересно вам слушать о том, как, например, мальчишки пасут верблюдов?

— А почему нет? Приключения!..

— Главное приключение у мальчишки начинается позже. Вот на той неделе началось… и продолжается.

— Что это? — испугалась Ольга. — Связано с работой, да?

— Очень, очень связано.

— Не надо, я не хочу! — вдруг запротестовала она, точно ей угрожало что-то в словах, какие мог произнести Таган. И он, пожалуй, даже обрадовался ее протесту: как бы он объяснил ей свое приключение, пока еще не ясно. Другое дело — сослаться на службу. Тут он легко, без риска раскроет все и посетует на то, как текучка глушит науку, как мешают Каратаев, Чарыяр, секретарь райкома, да и она, Ольга Лугина. Она-то пуще всех прочих губит дело, ибо она и есть приключение, о котором он проговорился. А ведь сама чует неладное, потому и прерывает, требует рассказать, как туркменские мальчишки пасут верблюдов.

Раз уж требует спасительных детских воспоминаний, надо обратиться к ним.

Ему тогда было двенадцать лет, а братишка и в школу еще не ходил. Отца убили на войне, жилось трудно, надо было зарабатывать на пропитание. Он любил верблюдов, главное — ездить на них, и нанялся подпаском к старику пастуху Мергену. Между прочим, невзрачный старичок Мерген был поэтом в душе и настоящим музыкантом. Гонят они стадо на пастбище, солнце всходит, тишина кругом, а он играет на туйдуке. Протяжная чистая песня течет-переливается. Туйдук — это дудка из камыша. Для Тагана и сейчас нет ничего милее туйдука, слышного далеко в степи. Сядут на возвышении, чтобы видеть все стадо, и старик рассказывает мальчику волшебные и героические сказки — голова кружится!

— Впрочем, раз уж я исповедуюсь, — продолжал Таган, — то скажу вам: пасти верблюдов — дело для мальчишки не менее сложное, чем для нас плотины строить. Не хотят ложиться, когда их надо седлать, убегают от своих колодцев к чужим. А еще попадают в песчаные бури.

Как-то пригнали стадо к колодцу, Мерген в те дни хворал и еле ноги волочил. Он выпил настоя трав, лег под кустом саксаула и заснул. Таган оглядел стадо и заметил, что нет одного верблюжонка. Взбежал на гребень бархана — нет нигде! А завфермой у них вредный был, и без того штрафовал Мергена за всякую мелочь. Плохо дело, подумал Таган. Пошел искать. А было это в июле, и время близилось к полудню. Идет. Дальше, дальше от колодца. Ветер подул, барханы закурились, сразу потемнело и начало хлестать песком по лицу. Мальчишке бы вернуться, но его сшибло ветром. Встал, не знает теперь, в какую сторону идти. Солнца не видно, небо опустилось низко-низко. Пробежал шагов двадцать, и опять его сбило с ног. Таган знал, что такие бури погребают в песках целые караваны верблюдов вместе с погонщиками. Глядит на ближайший бархан, а бархан к нему ползет. Папаху с головы сорвало, страшно: как бы и самого не унесло. Уцепиться не за что, кругом ни кустика — ничего, кроме песка и ветра. И душно, почти невозможно дышать. Песок набился в рот, в глаза. Потом подпасок все пытался представить себе, сколько это длилось: часа полтора или меньше?..

— Ну и как же вы? — поторопила Ольга, заметив, что он остановился и молчит.

— Выбрал место потише, прикрыл халатом голову, лег ничком и опять подумал о верблюжонке, — досказывает Таган, закуривая папиросу, — как мечется он один среди барханов, ищет спасенья, а ветер его валит с ног. Только бы меня не засыпало, думаю, а уж я его найду, обязательно.

К счастью, буран стих. Да ветер замел все следы, где теперь искать верблюжонка? Таган выбрал направление по солнцу. Но он так устал, что еле мог двигаться. Подбадривал себя: «Иди, иди, не останавливайся!» Хватило сил дойти лишь до крайней цепи барханов, а там, изнуренный жаждой, упал на песчаном гребне, за которым уже начиналась глинистая равнина. И последнее, что сохранилось в сознании: будто стоит рядом верблюжонок и головой потряхивает; недоуздок из сыромятной кожи болтается у него на шее, Таган хочет схватить за конец и не может дотянуться… Это уже бред.