Год тысяча шестьсот… - [34]

Клим заметил невольно, что он и здесь, в этом иллюзорном мире, пытается рассуждать, и действовать, и заглядывать вперед, как будто все существует на самом деле и все, в чем он принимает участие, будет продолжаться и без него. И в то же время полной уверенности, что все это исчезнет, как только выключится генератор, у него также не было…

— У меня к тебе дело, Дубок!

— Слушаюсь, господин… вот не знаю, как по батюшке.

— Господина ты оставь… Не в этом дело. Забирай свое войско. Только Оливайо не трогай. Он вам не помощник.

— Вождь!

— Вот именно. Может быть, найдем ему другое занятие. А вы спускайтесь на батарейную палубу и зарядите парочку пушек.

— Воевать будем?

— Воевать — не воевать, а выстрелить пару раз придется.

— Так меня допустят к пушкам-то?

— Допустят, ступай.

Выйдя на палубу, Клим пригляделся к «Аркебузе», которая по-прежнему мирно покачивалась в километре от них, и не заметил на ней особого оживления.

«Еще не решился Оливарес! Но решится, обязательно. Не из тех, кто так вот запросто согласится отдать капитанский мостик на «Санте». А путь у него один…»

Клим взглянул на бессильные паруса.

Ничего! Ветра нет, а на веслах ему до нас плыть да плыть!

— Клим! — позвала его из каюты Ника — Иди сюда, Клим!

6

Открыв дверь каюты, Клим так и остановился на пороге.

— Что такое?

Чуть постукивая по полу концом шпаги, Ника сидела на кровати, а против нее, прижавшись спиной к переборке, сидел на полу молоденький матросик. Глубоко посаженные мышиные глазки его со страхом следили за клинком шпаги, острие которой почти касалось его колен. С ладони правой руки скатывались на пол редкие капельки крови.

«Шпагу пытался поймать, дурачок!» — догадался Клим.

— Я вошла, а он уже в каюте. Что-то ищет. Объяснял — я не поняла. Убежать хотел — я не пустила.

Клим присел на пороге. Если матрос еще надеялся удрать от девчонки со шпагой, то теперь ловушка захлопнулась, массивная фигура Клима отрезала единственный путь к бегству. В окошко выскочить он бы тоже не успел. По-английски он не говорил.

— Сеньор. Я пришел убирать каюту, я всегда убирал каюты, я не хотел ничего брать…

— Pescestamento! — сказал Клим и добавил уже по-русски, специально для Ники: — Я сейчас его буду спрашивать, а ты, если будет нужно, его попугай. Не иначе, это осведомитель Оливареса. — И он опять обратился к матросу:

— Habla! Говори!

— Сеньор, я ничего…

— Не признается! — Клим сказал это по-испански, как бы для Ники, она, разумеется, ничего не поняла, но матрос этого не знал. — Придется его убрать! — жестко заключил Клим.

Он кивнул Нике, и ее шпага, коснувшись щеки матроса, вонзилась в переборку. Он даже не закричал, а заверещал по-заячьи, в страхе глядя на кончик шпаги, который уже покачивался возле самых его глаз. Отмахнуться рукой он уже не решался.

— Я скажу!.. Я все скажу…

— Говори. Только, чтобы без вранья.

— У капитана Кихоса письмо… Сеньор Оливарес приказал. Я не нашел письмо… капитан говорил с вами, я подумал…

— Что ты подумал?

Матросик замолчал и заплакал.

— Ладно, — сказал Клим. — Ты убери шпагу, Ника, а то как бы наш молодец не того… Что будем делать? Не отправлять же его за борт. А, может, ты доберешься до «Аркебузы» вплавь? Нет, не сможешь. Не умеешь плавать? Видишь, что получается. Так ты будь здесь поосторожнее, а то можешь свалиться за борт!

Матросик, посапывая носом, протиснулся мимо Клима на палубу.

Ника бросила шпагу на лежанку.

— Письмо-то хоть на месте? — спросил Клим.

— На месте. Он не успел. Значит, Оливарес что-то уже знает.

— Выходит, так.

— Словом, влезли мы с тобой в тайны мадридского двора. Вот, черт! Нарочно не придумаешь.

Пришел кок с медным подносом, на котором стояли вполне приличные фаянсовые плошки и тонкие фарфоровые разрисованные чашки — как они могли уцелеть на таком судне, Клим представить себе не мог. В каюте вкусно запахло какими-то восточными специями. Кок — вопреки обычному виду всех морских поваров — был маленький и тощий, одет сравнительно чисто, даже в относительно белом передничке, который надел, вероятно, специально для гостей. Когда он расставлял чашки на столе, Ника с сомнением пригляделась к его засаленным рукам, но промолчала. Клим на такие мелочи вообще не обратил внимания. Запивали макароны вином.

Вино было сухое, слабое, приятное на вкус и, как видно, заменяло здесь, на корабле, и чай, и воду. Ника тоже выпила за обедом пару стаканчиков. Клим подумал, что ей вообще бы не следовало пить вина, но здешний мир, в котором они находились, так отличался от их прежнего мира, что прежние мерки не везде подходили. Клим и по себе ощущал, как в чем-то он стал чуть другой, что-то изменилось в его восприятии привычных вещей, но как и насколько — у него уже не было возможности уточнить. Да и желания, признаться, не было по-пустому ломать голову; еще день-два, и их здешнему пребыванию должен прийти конец.

Клим рассчитывал, что или он сам сумеет добраться до кресла, или даже там, в двадцатом веке, кто-либо наткнется на ящик, и их вытащат из поля действия генератора, — если, конечно, все так, как он предполагает, — и тогда их сновидения оборвутся. От него и Ники требовалось одно — дожить до этого момента целыми и невредимыми. Именно — невредимыми.