Ника откинулась на спинку сиденья, подняла голову.
— Звезды какие здесь, здоровенные.
— Да, — согласился Клим. — Как кастрюли.
— Ну, уж… сказал бы, как фонари, что ли… смотри, смотри! Движется! Вон, вон!.. Спутник, спутник!
Ярко-голубая точка не спеша прокладывала себе дорогу среди неподвижных мерцающих созвездий.
— Алло! — услыхали они и разом повернули голову в сторону яхты. Спутник!.. Спортсмени, совиетико?
— Совиетико, — отозвался Клим.
Хозяин яхты что-то сказал, Клим ответил по-испански. Ника услыхала удивленное «май диос!» «Мой бог!», поняла она, но на этом ее знание испанского закончилось.
— Что он говорит?
— Удивился, что я знаю испанский. Приглашает к себе на яхту.
— Зачем?
— Не зачем, а в гости.
— Ну, и что?
— Поедем, конечно. Чего нам стесняться. Если он будет говорить помедленнее, обойдемся без переводчика.
Клим не стал запускать мотор, а только вставил весла в уключины и подвел лодку к низкому борту яхты. Хозяин яхты нагнулся, взял с носа лодки капроновую веревку, закрепил ее за стойку фальшборта.
— Por fаvоr, sеn~оres.
Ника поднялась, приняла протянутую руку. Клим запрыгнул на палубу яхты сам. Глаза уже освоились с темнотой, и можно было разглядеть гостеприимного хозяина — высокого тощего старика в светлом полотняном костюме, — у него было сухое длинное лицо, тонкие усики стрелочками, седая бородка клинышком, и вообще он очень походил на Дон Кихота, каким его привыкли изображать на иллюстрациях все художники мира.
— Un momento, mе рrераrаri, — он повернулся и нагнувшись вошел в освещенную дверь каюты.
— Хозяин просил минуточку обождать, — перевел Клим, — пока он приготовит каюту к приему гостей. Весьма любопытный старец.
— Весьма.
— Прямо, как из семнадцатого века. Ему бы еще камзол с кружевным воротничком.
— И шпагу, — добавила Ника.
— И шпагу, — согласился Клим, — хотя вместо камзола ему бы так же подошла кожаная кираса и длинные, до бедер, сапоги…
— И Санчо Панса рядом… Может быть, мы зря приняли приглашение?
— Ну почему же, вполне интеллигентный сеньор.
Из каюты слышались постукивания и шуршания. Потом дверь открылась настежь, на палубу упал яркий луч света.
— Pоr fаvоr! — услышали они.
— Приглашает, — сказал Клим.
Он пропустил Нику вперед и нагнувшись шагнул следом, в низенькую дверь. Ника внезапно остановилась у порога, Клим нечаянно толкнул ее плечом, извинился. Выпрямился. И тут же понял замешательство Ники.
Старика в светлом полотняном костюме в каюте уже не было. Вместо него, ярко освещенный светом потолочной лампочки, перед ними стоял испанский гранд, будто только что сошедший с картины Веласкеса. В голубом бархатном камзоле, на пышное белое жабо спускались длинные завитые локоны черного парика. С рукавов камзола мягко свисали желтоватые кружевные манжеты (брабантские! — подумал Клим). Только лицо у испанского гранда было то же, что и у их хозяина, — и бородка клинышком, и тонкие усы стрелочками.
— Don Migel de Silva, — представился он и низко склонился перед Никой, так что черные локоны парика закрыли ему лицо.
Ника растерянно оглянулась на Клима.
— Он сказал, что его зовут дон Мигель, — перевел Клим.
Он вышел из-за спины Ники, ответно поклонился, — конечно, не так изысканно и элегантно — и назвал Нику и себя. Тогда и Ника, вспомнив занятия по фехтовальной пластике, — хотя с запозданием, но сделала ответный реверанс, — у нее получилось лучше, чем у Клима.
— Превосходно, — заметил он вполголоса.
— Не смейся, пожалуйста!
— А я и не смеюсь. На самом деле, как в кино.
— Что он сказал сейчас?
— Он извинился за этот, ну… маленький маскарад.
Дон Мигель отступил на шаг и театрально, величественным жестом, который, однако, выглядел сейчас вполне уместным («вот что значит костюм!» — заключил Клим), пригласил гостей отужинать — на полукруглом откидном столике под иллюминатором в окружении трех хрустальных бокалов и тарелки с апельсинами стояла пузатая темная бутылка без этикетки. Пробка на бутылке была залита черной смолой.
Нике дон Мигель подвинул табуретку с мягким сиденьем, Клим уселся на крышку ящика, приделанного возле стола к стенке каюты, дон Мигель устроился на таком же ящике, но с другой стороны столика. Каюта была просторная, стены ее были оклеены полированной фанерой, у боковой стенки располагалась низкая широкая лежанка, закрытая шерстяным пледом. На пледе лежала скрипка. Над лежанкой висели круглые часы с тонкой золоченой секундной стрелкой, которая мелкими толчками бежала по циферблату. В углу, за лежанкой, торчала шпага, похоже, старинная — как определил Клим — с изящным эфесом, отделанным серебром.
В узкую торцевую стенку каюты был врезан небольшой телевизионный экран, пониже его чернели круглые ручки настройки.
Пока Клим и Ника оглядывали каюту, дон Мигель безуспешно пытался выковырнуть бутылочную пробку перочинным ножом и сломал тонкое лезвие. Он досадливо крякнул, открыл ящик стола, в поисках заменителя штопора, не найдя там ничего подходящего, обвел глазами каюту, обрадованно вскочил и вытащил из-за лежанки шпагу.
— Не сломайте и ее, — сказал Клим по-испански.
— О, эта шпага не сломается, — заявил дон Мигель. — Старинный толедский клинок — шпаге более двухсот лет, — семейная реликвия, переходит у нас по наследству, я уже не помню, когда и как она появилась в нашей семье.
