Год тумана - [47]

— Разве все мы не страдаем этим — в какой-то степени?

— Разумеется. Как сказал Марк Твен, «удивительно не то, какое огромное количество вещей я могу припомнить, а то, что могу припомнить огромное количество вещей, которых на самом деле не было».

Вечером, после ухода Нелл, вспоминаю о том, в каких чудных подробностях «воспроизвела» в памяти нашу вымышленную поездку в Гэтлинбург, о которой рассказывала мама. Уж так хотелось поверить в семейную гармонию, что сама создала воспоминание о катании на санках с отцом и о вечере, проведенном с Аннабель в номере мотеля перед телевизором, когда родители отправились ужинать.

После расспросов об этом вечере в мотеле сестра вспомнила. Действительно однажды засиделись допоздна перед крошечным телевизором в номере с виброкроватями, но это было в Чикаго, а не в Гэтлинбурге, и вовсе не на каникулах. В Чикаго приехали все вместе на похороны одного из друзей отца. По словам Аннабель, мать потом проговорилась, отчего тронулись в путь полным составом — просто заподозрила у отца интрижку и не захотела отпускать в Чикаго одного, опасаясь нежелательного развития событий.

Память отчасти схожа с неудачной фотографией. События накладываются одно на другое, так что невозможно провести водораздел между подробностями разных дней. Чем старше мы становимся, тем больше подобных воспоминаний. Рамки делаются подвижными. По мере того как идут годы, жизненный опыт обогащается, отдельные главки прошлого искажаются, и в итоге у каждого получается полувымышленная биография, ложная история собственной жизни.

Глава 38

Вот что знаю точно: мы с Эммой шли по пляжу, держась за руки. Я отвернулась посмотреть на мертвого тюленя. Прошло несколько секунд. А потом еще три месяца двадцать восемь дней и двенадцать с половиной часов.

Еще один вечер дома у Джейка. Место на полу перед телевизором, где обычно сидела Эмма, красноречиво пустует. Время — одиннадцать; мы несколько часов занимались вложением листовок в конверты, с одним получасовым перерывом на «Новости» и ужин. Это единственная привычка, которая сохранилась от нормальной жизни; единственное, что мы по-прежнему делаем вместе. Каждый вечер, в течение получаса, воображаем, будто все идет по заведенному порядку.

— Как дела в школе? — пытаюсь завязать разговор.

Джейк жмет плечами:

— Ничего нового.

С начала октября он вернулся на работу — по его словам, чтобы не лишиться страховки, но, подозреваю, из опасения тронуться умом.

Когда передача заканчивается, встаю и собираюсь уходить. Это стало нормой. Больше не ночуем друг у друга, не возимся в постели, выключив телевизор. Беру сумочку и ключи со столика в прихожей и уже собираюсь поцеловать Джейка на прощание, как он хватает меня за руку:

— Не уходи.

— Что?

Я ослышалась? Джейк заставляет сесть на кушетку.

— Останься.

Сажусь. Он держит меня за руки, смотрит в пол и хочет что-то сказать. Сумочка по-прежнему на плече, и я ломаю голову, как бы поделикатнее от нее избавиться. Одновременно я готова к бегству. Пытаюсь заглянуть ему в глаза, но Болфаур не поднимает головы. А ведь этот большой парень поседел.

— Что случилось?

— Сегодня в школе… — Плечи его странно ходят, рукам больно — так он их стиснул.

Чувствую себя самозванкой. Удивительно, как быстро может разорваться связь; как мало нужно времени на то, чтобы два человека вновь стали друг другу чужими.

— Ты расскажешь? — Глажу Джейка по спине.

— На пятом уроке… я рассказывал о Шарлемане. Дети были такими послушными. Не шумели, не передавали записок, даже не шептались. Жалели меня. Все жалеют учителя, который лишился дочери.

— Им нужно время. Они просто не знают, что еще можно сделать.

— Потом в дверь постучали. Сайлас Смит, в прошлом году я читал в их классе историю Америки. Умный парнишка, очень смирный. Сказал, что меня вызывают в кабинет директора. Я спросил, в чем дело, мальчишка сказал — не знает. И говорил таким извиняющимся тоном, что стало сразу понятно: это не к добру. Велев детям писать сочинение на свободную тему, я пошел к директору. Там сидела Джун Фонтейн.

— Кто?

— Джун Фонтейн. Наш новый школьный психолог. Хиппи. Настоящая шарлатанка. Ходит в длиннющей юбке, вся шея унизана бусами и побрякушками. Над дверью у нее висят колокольчики, на рабочем столе стоят хрустальные шары, а на полке, где должны находиться книги, — маленький алтарь Будды. Я знал, что меня ждут плохие новости, и не собирался слушать бред Джун Фонтейн. Оказалось, звонили из полиции и спрашивали меня, но эта хиппи взяла на себя смелость ответить на звонок. Подумала, будто мне лучше узнать об этом из ее уст. Словно имеет на это право.

О Господи! Узнать — о чем?!

— Полиция обнаружила тело маленькой девочки. Зовут на опознание.

— О нет!

Из-под манжеты рубашки Джейка выглядывают наручные часы. Секундная стрелка неумолимо движется. Время идет. Еще никогда секунды не казались мне столь долгими. Вспоминаю, как мы с Аннабель считали, играя в прятки: Миссисипи-раз, Миссисипи-два, Миссисипи-три…

— Джун предложила подвезти, но я поехал один. Наверное, надеялся, что, к тому времени как доберусь, морг уже закроется.

Джейк встает и меряет шагами комнату, туда-обратно, засунув руки в карманы. Хочу поскорее услышать самый конец рассказа. Хочу услышать, что это не Эмма.