Год тумана - [38]

— С ума сойти! — Мой друг не скрывал восторга, наблюдая, как опытный спортсмен ловит гигантскую волну. — Я бы все отдал, чтобы так кататься.

Каждый раз, когда в Ред-Вик проходили соревнования по серфингу, он разживался билетами; у него дома грудами лежали кассеты с записями, «зажеванные» от частых просмотров. Примерно через год после того, как мы познакомились, ему пришлось уехать на Восточное побережье, но до того я успела заразиться любовью к серфингу. Самой никогда не хватало смелости попробовать — боюсь акул, скорости и холодной воды. Мне всегда казалось, что океан красив, но опасен.

Спускаюсь пешком к закусочной Луиса и Клифф-Хаусу, несколько минут стою перед пустой витриной здания, где некогда располагался Музей механики. В нем выставлялся замысловатый игровой аппарат, сделанный в 1880 году. Несколько раз Эмма здесь была. Ей нравились миниатюрные фигурки участников карнавала, которые начинали двигаться, когда в прорезь бросаешь монетки. И электроорган, имитирующий звуки фортепиано, мандолины, барабана и флейты. Но любимицей Эммы оставалась Смеющаяся Салли — рыжеволосая кукла в человеческий рост, стоящая за стеклом. Эмма опускала в прорезь монетку и с открытым ртом наблюдала, как Салли, закатывая глаза и кивая, тасует колоду разноцветных карт, а потом просовывает листок с предсказанием судьбы в маленькую щель. Девочка наклеивала листки на стенку в своей комнате. Они все еще висят там. «Ты поедешь в дальние страны». «Красивый незнакомец сообщит удивительные новости».

Из закусочной доносится запах гамбургеров, я со вчерашнего дня ничего не ела. С крутого холма спускаюсь к бухте Келли и шагаю на юг, поражаясь каждодневным изменениям, что происходят с полосой песка, по которой мы сотни раз ходили с Эммой. Сегодня вижу на песке мертвую рыбу, мужской носок, пустой тюбик из-под зубной пасты, комки водорослей, сломанную теннисную ракетку и гнилые ветки. В сотне шагов — пятно от костра. Угли еще дымятся. Это еженощный ритуал — зажигать огромные костры, словно языческие скопища, вокруг которых подростки пьют пиво, девушки танцуют, а бродяги на открытом огне варят себе ужин в жестянках. В округе Ричмонд полно русских, в Миссии — мексиканцев, в Бернал-Хейс — итальянцев, а Ошен-Бич будто стирает все границы. Сюда может прийти кто угодно и сидеть в тумане, толкаясь локтями с соседями.

Сегодня посреди природного и урбанистического мусора нет ни единого морского ежа. Песок покрыт липкими черными пятнами, в воздухе пахнет гудроном.

Примерно в полумиле ниже по пляжу замечаю двух девочек, сестер, примерно десяти и одиннадцати лет. Обе босы, в закатанных до лодыжек джинсах, собирают ракушки у кромки воды.

— Где ваши родители? — спрашиваю. — Вы ведь не одни?

Старшая девочка берет младшую за руку. Они перестают смеяться и идут прочь, глядя на меня с недоверием. Озираюсь, но не вижу поблизости взрослых. Кто позволил детям гулять здесь одним?

Перехожу двухполосное шоссе и захожу в общественную уборную — ту самую, которую так неистово обыскивала в день исчезновения Эммы. У раковины приводит себя в порядок бездомная женщина. Рядом на полу — предметы туалета: пластмассовая расческа, кусок мыла, новая губная помада и маленькая коробочка пудры. Движимая силой привычки, вытаскиваю из кармана фотографию.

— Я ищу маленькую девочку.

Женщина быстро смотрит на снимок и возвращает.

— Все мы кого-нибудь ищем.

Пересекаю Ла-Плайя, держа курс на поворотный круг, где, наподобие гигантской сороконожки, стоят автобусы, вернувшиеся из рейсов. Ветер с океана заносит мне за шиворот песок. Слышу грохот волн, чувствую соленый запах, предвещающий дождь. Столики уличного кафе на Ява-Бич пусты, не считая пожилого седобородого мужчины, читающего книгу в потрепанной обложке. Зайдя внутрь, заказываю кофе. Заказ исполняет рослый официант по имени Дарвин. Он лыс и носит на запястье желтую шерстяную нить — в память о брате, воюющем в Ираке. Дарвин всегда на месте, и я даже начинаю задумываться — а не живет ли он на Ява-Бич?

— Есть хорошие новости?

Качаю головой.

— Вот несколько листовок, — выкладываю тонкую пачку на прилавок. Уже в девятый раз снабжаю ими Ява-Бич — каждую неделю в течение последних двух с половиной месяцев.

Иду по Сорок восьмой авеню, минуя улицы, названные в алфавитном порядке — Киркхэм, Лоутон, Морага, Норьега, Ортега, Пачеко, Ривера, Сантьяго. Мне всегда нравился район Сансет, с его красивыми названиями, которые будто сами скатываются с языка. Сворачиваю налево, иду по направлению к спортивному магазину, ощупывая лежащий во внутреннем кармане куртки конверт. Я частенько бывала здесь со своим серфингистом — с тех пор, кажется, прошла целая вечность. Он заходил в магазин лишь затем, чтобы поболтать, пощупать доски, поглазеть на ветеранов серфинга и послушать их байки о том, как ловили волну в пятидесятых — шестидесятых — никаких гидрокостюмов, только плавки. А в парнях помоложе, что слонялись по магазину в джинсах и шлепанцах, было нечто пугающее. Они говорили на сленге, не смотрели собеседнику в глаза и вообще как будто прилетели с другой планеты. Даже в этом городе туманов ребята умудрялись оставаться подтянутыми и загорелыми, а их волосы стали жесткими от морской воды. Половина «инопланетян» смахивала на неудавшихся манекенщиков, и все они, по первому впечатлению, вели беспорядочную половую жизнь.