Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий - [27]

А вот рабочий Путиловского завода говорит, что на съезде «рабочим замазывают рот», что резолюцию парторганизации их завода не поместили в газете и на съезде не хотят слушать. А ему в ответ с мест крики: «Бросьте здесь демагогию разводить! Кончай пожалуйста!». Он: «Тут товарищи говорят: демагогия. Никакой демагогии нет». Голоса: «Довольно, слезай, хватит болтать. Долой!» (Шум, звонок председателя). Он: «Хорошо, товарищи, я приеду на завод, а когда меня спросят: “Ну, как отнесся съезд?” — я скажу: не давали ничего говорить против съезда и все».

Моисеенко: «Ничего, пошлем своих докладчиков, они расскажут» (Шум). Он: «Нехорошо это, товарищи. Если вы тут говорите о внутрипартийной демократии, а сами в то же время выступающего от станка рабочего прерываете, не даете говорить»… В общем, так и прервали его, не дали выступать.

И еще один рабочий с фабрики Халтурина пытался выступить, и тоже его прерывали: «Вас послали приветствовать, а вы что?!». Он даже сказал: «Меня не испугаешь. Я скажу то, что хотел сказать!», но его тоже оборвали, высмеяли, и он закончил, как и предыдущий рабочий: «Рабочие сказали мне: ты, тов. Горелов, привези нам, как съезд отнесся к твоим словам. А я, товарищи, заявляю, что на съезде мне не давали говорить»…

Да что же это получается?! Ведь партия рабочих и крестьян. Даже если эти выступающие чего-то не понимали, неправильно говорили, то разве можно было с ними так?! Да и не только с ними. Даже Надежду Константиновну Крупскую обрывали грубо и одергивали, когда она в защиту ленинградцев выступала. Не буду уж цитаты приводить — мне прямо не остановиться, готова чуть ли не целые выступления из этого тома переписывать, так они меня разволновали почему-то. Конечно, я не могу вникнуть в суть этих споров, но вот сама обстановка, крики, прерывание выступающих, грубость — все это меня очень поразило. Не ожидала я, что на таких высоких собраниях может такое быть.

Уберу этот том стенограмм ХIV съезда на место, а там еще и ХV-й, и ХVI-й и ХVII-й стоят. Когда-нибудь соберусь с духом, полистаю и следующие — может, там стали по-другому государственные дела обсуждать.

Интересно, как папа относится к этим материалам съезда? Ведь он сам был участником ленинградских конференций, где выбирали делегатов на съезд, и там наверняка тоже спорили, какие-то резолюции готовили. У него есть групповая фотография, где он среди участников такой конференции. Он член ВКП(б) с 1919 года и, наверное, мог бы разъяснить все непонятное. Но сейчас у меня с ним такие отношения, что лучше ни о чем его не спрашивать. Да и видно, что у него самого какие-то неприятности — домой приходит поздно, усталый и сердитый. И почти ни о чем не разговаривает ни со мной, ни с мамой.

12 января 1941 г.

Снова школа. Снова разговоры о госэкзаменах да о повторении материала, да о том, что можно пересдать некоторые чертежи, зачеты и прочие «хвосты». Мне тоже предстоит всем этим заняться. И надо немедленно решить: или я ухожу из школы в техникум, или доучиваюсь и иду в ВУЗ. Но в какой? Наши ребята уже почти все выбрали институты, куда пойдут, и уже начали почитывать литературу «по специальности». А уж за оценками гоняются — даже противно. Я никаких рекордов побивать не собираюсь и даже успела схватить троечку по немецкому. Но все же решить вопрос о том, куда мне пойти учиться дальше, надо. Даже папа вдруг спросил о том, «какие у меня намерения» после школы. Меня насмешило старомодное слово «намерения», и я сказала, что «мои намерения, кажется, склоняются в пользу театрального института». Так он прямо взвился и сразу на маму: «Это еще что за новости?!» И мама еле убедила его в том, что я просто «дурю», и что водила к себе в библиотеку только для того, чтобы я помогала в расстановке книг, а не для того, чтобы завлечь актерской профессией. Ну, и тут же разговор переключился с меня на то, зачем мама согласилась работать в таком несерьезном институте. Папа давно ее за это ругает. А я тогда благополучно улизнула под шумок на субботние «танцульки» с Костей. А театральный институт мне действительно понравился, конечно, я и не думаю туда поступать — сказала только для того, чтобы позлить папу. Но сам по себе театральный институт очень симпатичный. Это старый особнячок на тихой Моховой улице, с беломраморной лестницей на два пролета, огромной зеркальной стеной справа, у входа (я в это зеркало чуть не влетела, когда пришла первый раз). А на втором этаже — белый танцевальный зал с широченными окнами. Там часто звучат аккорды шопеновского «Полонеза», и студенты актерского факультета парами входят в распахнутые двери на очередные занятия ритмикой и танцем. Тут же — маленький театральный зал и сцена, где целыми днями репетируют что-то. А возле дверей толпятся и те, кто в гриме, в костюмах разных времен, и те, кто пытается проникнуть в зал в качестве зрителей.

Я однажды попала на последний акт дипломного спектакля, простояла до конца, зажатая между студентами возле самых кулис. И хотя все актеры были совсем рядом и было видно, как они волнуются, но понравилось мне очень, больше, чем в настоящем театре. А что они играли, я даже и не знаю, что-то из Шиллера, кажется, со шпагами, — спрашивать было неудобно.