Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий - [16]

За это время я уже несколько раз встречалась с Костей. Наш маршрут — от Троицкого собора к Фонтанке и дальше, по набережной, до Калинкина моста и обратно. Здесь всегда малолюдно и меньше вероятности встретить кого-либо из знакомых. Он много рассказывает мне о технике, о разных изобретателях и о тех, «кто до всего своим умом дошел». Он считает, что высшее образование ни к чему — в любом вузе много лишних предметов, а самообразованием можно достичь больше. Очень любит Циолковского (он ведь был тоже самоучкой), цитирует его мысли о науке наизусть. К своему конструированию мотороллера Костя относится как к первой ступени на жизненном пути: «Выжму из этой модели все, что возможно, доведу до такого уровня, чтобы предложить в серийное производство, а потом чем-нибудь другим займусь». А последний раз сказал: «Может, я самолет когда-нибудь построю. Совсем новый принцип мотора крутится у меня в голове…». Самолет? Это, пожалуй, уж он чересчур хватил. Но, в общем, мне его увлеченность нравится.

Ходили мы с ним на танцы в Дом пионеров — там по субботам вечера старшеклассников — и я уже совсем прилично танцую.

11 апреля 1940 г.

В газете:

За выполнение и перевыполнение хозяйственных планов;

Сила большевистского слова;

Операции германских войск в Норвегии и Дании;

Поэт — трибун революции (о Маяковском);

Суд (кража обуви на фабрике).

Вот и прошел мой день рождения — 7 апреля. Так я ждала этого дня, но никакой особой радости он не принес. Вот если бы я могла отметить этот день по-своему: пригласила бы ребят из школы, а также Костю с Донькой, Адку, может быть, даже Генку Соболева — вот это был бы праздник! А так… Собрались, по обыкновению, все наши родственники — мамины сестры. Тетя Катя с мужем дядей Ваней и Верушка с Алексеем (Алексей — папин младший брат). Зашла на часок и ушла папина сестра тетя Лена с маленьким Валькой. Приехала из Лигова бабушка. Все поздравляли, все подарки дарили (тетя Катя даже очень хорошую шерстяную кофточку), но все равно мне было как-то грустно. И папа в тот вечер был дома, и пироги у мамы очень вкусные получились — а все же это была одна из тех обычных встреч с родичами, которые у нас бывают несколько раз в год. Сначала, как водится, сидели за столом (просто чай с пирогами — стола с закусками и вином у нас не бывает). Разговор шел ни о чем. Потом женщины перешли на кресла, к круглому столику, и тетя Катя свою новую вышивку показывала (она и в гости всегда с какой-нибудь работой ходит — вышивкой или вязаньем), и мама мне велела тут же рисунок снять. Пока я этим занималась за своим письменным столом, у них о чем-то разговор тихими голосами пошел — бабушка за что-то Верушку отчитывала, та пыталась отшучиваться, но тетя Катя говорила: Не дури, слушай, когда мать говорит. А папа с дядей Ваней уселись за шахматы, но скоро бросили, так как Алексею не терпелось рассказать о каких-то беспорядках у него в типографии. Папа заспорил с ним, доказывая, что «совсем не так надо было действовать». Дядя Ваня поддержал Алексея, и папа уже злился и начал повышать голос. Всегда так бывает — как соберутся вместе, о чем бы ни зашел разговор, он всегда переходит в спор. Мама уже окликала их, пыталась перевести разговор на другое, но они только отмахивались. Наконец папа сказал: «Ладно. Здесь не место и не время обсуждать эти вопросы». Но тут уж дядя Ваня повысил голос: «Вот-вот! Чуть что — так сразу в кусты!», Леша захохотал, и я видела, что папа совсем рассердился. Тут вмешалась Верушка: «Хватит вам о политике. Давайте лучше петь!». И сама начала: «Однозвучно гремит колокольчик…». Мы с мамой подтянули, а потом и мужчины, и даже бабушка. У дяди Вани хороший бас и он всегда вторит, а Леша отлично играет на гитаре — его старая гитара у нас за шкафом висит и звучит только когда он с Верушкой к нам приходит. Они вместе хорошо спелись, и я люблю их слушать. Пели потом и «Тройку почтовую», и «Вечерний звон», и мамину любимую — «Ты знаешь край, где все обильем дышит». Вот эти полчаса, пока пели, были самыми лучшими за весь вечер. Лица во время пения у всех добрые становятся, задумчивые, и сразу заметно, как мама и ее сестры похожи между собой, и легко представить, что и бабушка в молодости была такой, как они, — русые, круглолицые, немного курносые, спокойные в движениях и речи. А у папиной родни чувствуется цыганская кровь (его мать была из цыган) — смуглые, темноглазые, темнобровые, носы чуть с горбинкой, ноздри четко очерчены. И хоть папа невысокого роста и черты лица у него мелкие, а глаза серые, но он все равно похож и на Алексея, и на Лену, и на своего старшего брата Ванюшку (он у нас редко бывает). И вспыльчивые они все, но если Алексей легко переходит на шутку, то папа долго не может остыть после спора и остается раздраженным, замкнутым. Даже когда он подпевал вместе с нами, все же было видно, что поет машинально, а мысли его еще в споре. Пели недолго — уже в двенадцатом часу, когда Верушка с Алексеем затянули свою коронную «Ай да тройка, снег пушистый…», папа одернул их: «Да потише пойте! Ведь соседям мешаем!» (папа всегда о соседях вспоминает, когда даже заговорим громко). Верушка тут же прервалась на полуфразе и встала: «Алешенька! Пойдем домой, нас здесь не понимают!» — любит она дразнить папу. Мама было стала их уговаривать, да тут и тетя Катя с мужем засобирались (им далеко, на Петроградскую сторону), и бабушка (ей так совсем далеко — на Балтийский вокзал, а там еще на поезде полчаса до Лигово, но ночевать никогда не остается). Так все и разошлись.