Год рождения 1921 - [35]

— Ja, was ist denn los?[38] — прохрипел возмущенный капитан, подергивая плечами. — Hübner, was ist denn eigentlich los?

Повар Гюбнер, изрядно помятый и грязный, задыхаясь, отрапортовал, указывая на Карела. Тот нагнулся, поднял валявшийся на полу котелок, зачерпнул им немного «айнтопфа», оставшегося в котле, и подал капитану. Кизер долго смотрел на овсяный «айнтопф», и злость его сразу угасла. Он ткнул пальцем в сторону Карела:

— Vierzehn Tage verschärft, — и в сторону остальных: — Wegtreten![39]

Парни быстро разбежались по коридорам, опасаясь, что у них отнимут остатки немецкого пайка, которые им удалось урвать.

— Всем явиться ко мне через пять минут, — приказал капитан немцам и, придерживая болтающийся кортик, быстро пошел по лестнице.

Гиль, Бент и Нитрибит торопливо приводили себя в порядок в своей комнате, собираясь идти к капитану. Гиля обтерли мокрым полотенцем и стерли с него «айнтопф», потом все трое, почти одновременно, потянулись к портупеям на вешалке. Первым открыл кобуру Нитрибит и, не веря глазам, сунул туда руку. Несколько секунд он не вынимал ее и, разинув рот, глядел на Гиля.

— О господи! — прошептал он, побледнев от испуга, — мой револьвер…

Ганс Бекерле приоткрыл дверь и крикнул:

— Живей, к капитану!

Все трое устремились к двери, но Нитрибит остановил Гиля и Бента.

— Никому ни слова! — повелительно сказал он, глядя им в глаза. — Я сам обо всем доложу старику.

Немцы выстроились в шеренгу, растянувшуюся от двери до самого окна комнаты капитана. За ними на стене криво висело граненое зеркало в венецианской раме. Капитан сердито ходил вдоль шеренги и то и дело заглядывал в зеркало, где видны были только плечи и лицо, которому нельзя было отказать в миловидности, странно контрастировавшей с некрасивой фигурой.

— Мы, солдаты вермахта, — ораторствовал он, прохаживаясь вдоль шеренги, — надев на себя зеленый армейский мундир, должны позабыть всякое гражданское слабодушие, к которому я отношу сострадание, снисходительность, робость. Наш мундир — символ дисциплины, силы и порядка… — Он заглянул в зеркало и подумал о своем брате Генрихе, которого всегда считал образцовым солдатом.

Генрих был генерал-лейтенантом, и с его помощью Кизер, лейтенант запаса, да еще непригодный для фронта, быстро продвигался в чинах и наконец стал капитаном и командиром трудовой роты.

— Чехи — народ ненадежный и вероломный, — брезгливо произнес он. — Я сам прежде никогда не имел дела с ними, но мне писал о них мой брат генерал-лейтенант Генрих Кизер, лучший друг Гейдриха, убитого чехами. Чехи культурны, они пропитаны коммунизмом и враждой ко всему немецкому и национал-социалистическому. У нас, однако, есть средства принудить их к повиновению и порядку, и мы воспользуемся этими средствами, если будет нужно. Но пока что необходимо использовать другие, более умеренные методы воспитательного характера. Поэтому я не принимаю крайних мер в связи с сегодняшним происшествием. Его можно было бы избежать, не будь Гюбнер таким растяпой. Я ограничиваюсь тем, что сокращаю рацион и лишаю всю роту увольнительных на две недели. Приказываю тщательнее наблюдать за ними на работе, а в свободное время ежедневно проводить строевые учения и переклички, через день ночную тревогу, раз в неделю маршировку в противогазах. Разойдись!

Подчиненные вышли из комнаты, а Кизер подошел к шкафу и открыл его, чтобы вынуть душистую сигару, присланную ему братом. Внутренняя сторона дверцы была заклеена фотографиями женщин: киноактрисы, девушки в купальных костюмах, снимки голых женщин, вырезанные из французских журналов.

Кизер был холостяком. Сознание своей физической неполноценности мешало ему сближаться с женщинами. В его глазах они оставались прекрасными и недосягаемыми созданиями, исполненными совершенства, прелести и неги. Тяга к женскому телу с годами росла в нем и бродила, как вино в плохой бочке. Безмерная похотливость, нарастая, принимала уродливые формы, ибо он знал, что никогда в жизни не получит возможности удовлетворить ее — этому мешал стыд. Мысль о том, что ему придется раздеться перед женщиной — пусть даже продажной, — с юных лет была мучительна для него; страсть временами превращалась в ненависть к женщинам и всему, что напоминало о них. В такие минуты он походил на художника, который жаждет обладать сокровищами Лувра для того, чтобы уничтожить их, ибо совершенство этих шедевров безмерно угнетает его.

Закуривая сигару, он заметил в дверях Нитрибита, стоявшего на вытяжку. Кизер быстро прикрыл дверцу шкафа и недовольно посмотрел на рослого фельдфебеля.

Тот доложил о пропаже пистолетов.

Кизеру вдруг даже сигара показалась невкусной. В первый момент он подумал: вот удобный случай избавиться от Нитрибита, но потом сообразил, что пропажа оружия бросит тень на него, как на командира роты, и может испортить ему карьеру. Поэтому, сразу забыв о неприязни к фельдфебелю, он в беспокойстве подошел к нему.

— Что же мы предпримем, мой милый, — растерянно сказал он, подергивая головой и плечами. — Что делать?

— Пистолеты украдены, это несомненно, — сказал Нитрибит. — Предлагаю обыск у всего состава роты.