Год потопа - [23]

Аманда тоже танцевала, только у нее получалось лучше. Потом перестала: остановилась чуть поодаль от группы, набирая текст на фиолетовом телефоне. Потом уставилась прямо на меня, улыбнулась и помахала серебряными пальцами. Это означало: «Поди сюда».

Я убедилась, что никто не смотрит. И перешла пассаж.

15

— Хочешь посмотреть мой браслет с медузами? — спросила Аманда, как только я подошла.

Должно быть, я показалась ей жалкой — в сиротских одеждах, с белыми как мел пальцами. Аманда подняла руку: на запястье плавали крохотные медузы, открываясь и закрываясь, как цветы, — само совершенство.

— Где ты его взяла?

Я не знала, что сказать.

— Спёрла, — ответила Аманда.

У девочек плебсвилля это был самый популярный способ добычи вещей.

— А как они там живут?

Она показала на серебряную кнопку на замке браслета.

— Это аэратор, — сказала она. — Он накачивает туда кислород. И еще надо два раза в неделю добавлять еду.

— А если забудешь?

— Тогда они жрут друг друга, — сказала Аманда. Она чуть заметно улыбнулась. — Кое-кто нарочно не добавляет еду. Тогда там начинается как будто война, и скоро остается только одна медуза, а потом она умирает.

— Ужас, — сказала я.

Аманда все так же улыбалась.

— Да. Затем они это и делают.

— Очень красивый браслет, — сказала я нейтральным голосом.

Я хотела сделать Аманде приятное, но не могла понять: «ужас» — это, по ее представлениям, хорошо или плохо?

— Возьми, — сказала Аманда. И протянула мне руку. — Я сопру еще один.

Мне страшно хотелось этот браслет, но я не знала, как достать еду, а значит, все медузы у меня были обречены на смерть.

— Не могу, — сказала я. И отступила на шаг.

— Ты из этих, верно? — спросила Аманда. Она не дразнила меня, просто интересовалась. — Вертячек. Вертожоперов. Говорят, их тут целая куча.

— Нет, — ответила я. — Не из них.

Конечно, она поняла, что я вру. В плебсвилле Сточная Яма было множество плохо одетых людей, но никто из них не одевался так нарочно. Кроме вертоградарей.

Аманда слегка склонила голову набок.

— Странно, — сказала она. — А с виду совсем как они.

— Я только с ними живу, — объяснила я. — Вроде как в гостях. На самом деле я на них совсем не похожа.

— Конечно не похожа, — улыбаясь, согласилась Аманда. И легонько погладила меня по руке. — Пойдем. Я тебе кое-что покажу.

Она привела меня в проулок, на задворки клуба «Хвост-чешуя». Детям вертоградарей сюда ходить не полагалось, но мы все равно ходили, потому что тут можно было набрать вина на уксус, если прийти раньше пьяниц.

В проулке было опасно. Евы говорили, что «Хвост-чешуя» — притон разврата. Нам никогда, ни в коем случае нельзя было туда заходить, особенно девочкам. Над дверью была неоновая надпись: «РАЗВЛЕЧЕНИЯ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ», и по ночам эту дверь охраняли двое огромных мужчин в черных костюмах и, даже ночью, в черных очках. Одна старшая девочка у вертоградарей рассказывала, что эти мужчины сказали ей: «Приходи сюда через год и приноси свою сладкую попку». Но Бернис сказала, что эта девчонка просто хвалится.

Справа и слева от входа в клуб на стенах были светящиеся голограммы. Они изображали красивых девушек, покрытых сверкающими зелеными чешуйками — как ящерицы, полностью, кроме волос. Девушка стояла на одной ноге, а другую изогнула вокруг шеи, как крючок. Я подумала, что очень больно так стоять, но девушка на картинке улыбалась.

Интересно, эти чешуйки так растут или их наклеивают? Мы с Бернис об этом спорили. Я сказала, что они наклеенные, а Бернис — что они вырастают, потому что девушкам сделали операцию, все равно как сисимпланты ставят. Я заявила, что только псих может сделать такую операцию. Но в глубине души вроде как поверила.

Однажды среди дня мы увидели, как из клуба выбежала чешуйчатая девушка, а за ней по пятам мужчина в черном костюме. Ее зеленые чешуйки ярко сверкали; она сбросила туфли на высоких каблуках и побежала босиком, лавируя между пешеходами, но наступила на битое стекло и упала. Мужчина догнал ее, подхватил на руки и отнес обратно в клуб. Зеленые чешуйчатые руки девушки безвольно болтались. Из ног шла кровь. Каждый раз, когда я об этом думаю, у меня по спине пробегает холодок, как бывает, когда при тебе кто-то порезал палец.

В конце проулка рядом с клубом «Хвост-чешуя» был небольшой квадратный двор, где стояли контейнеры для мусора — приемник углеводородного сырья для мусорнефти и все остальные. Потом был дощатый забор, а по другую сторону забора — пустырь, где когда-то был дом, но потом сгорел. Теперь на пустыре осталась только жесткая земля с кусками цемента, обугленных досок и битого стекла и сорняки.

Иногда тут околачивалась плебратва; они бросались на нас, когда мы выливали вино к себе в ведерки. Плебратва дразнилась: «Вертячки, вертячки, на жопе болячки!» — вырывали у нас ведерки и убегали с ними или выливали нам на голову. Однажды такое случилось с Бернис, и от нее потом долго разило вином.

Иногда мы приходили сюда с Зебом — на «открытый урок». Зеб говорил, что этот пустырь — самое близкое подобие луга, какое можно найти в нашем плебсвилле. Когда Зеб был с нами, плебратва нас не трогала. Он был как наш собственный ручной тигр: добрый к нам, грозный для всех остальных.