Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области - [10]

.

Мобилизация первых 3 месяцев собрала около 4 тысяч штыков, в архангелогородских казармах. Командование войсками, бывшее в руках последовательно у капитана 2-го ранга Чаплина, а затем у полковника Дурова, по чисто политическим причинам не могло управиться со своей трудной задачей.

Именно здесь я снова, как и в истории генерала Звегинцева, хочу подчеркнуть, что в революции и гражданской войне инициаторы и борцы, кладущие первые камни в основание дела, чаще всего попадают в невыгодное положение. Чаплин устроил переворот, арестовав временное правительство области, не управился с обстановкой, когда на месте правительства образовалось пустое место, и оказался в положении амнистированного полуизгнанника.

Николай Андреевич Дуров, вызванный правительством, попал в водоворот и правых, и левых течений и был именно тем козлом отпущения, на спине которого правительство убедилось в несовершенстве военных приемов Гучкова, Керенского и компании.

Следующему начальнику, каковым был я, было уже легче потому, что дело нуждалось в радикальной починке и левые демократические круги не спорили даже, какими мерами можно было поправить положение, а потому и руки у меня оказались свободными.

Таково было положение военное.

Что касается гражданского управления краем, то вся администрация была еще в зародыше. Наскоро набранная милиция, т. е. по-прежнему полиция, была неопытна и смешно малочисленна.

Земство, не существовавшее в крае в период довоенный, было составлено из совершенно неопытных лиц, набранных, видимо, по политическому облику, а не административным способностям.

Власти на местах, т. е. в уездах, почти не было, и должности уездных комиссаров замещались едва грамотными лицами.

Кое-как набрали старый персонал в учреждениях почт и телеграфов и в управлениях Архангельско-Вологодской и Мурманской дорог.

Импровизация всюду была полная. Более зажиточная часть населения относилась к власти с недоверием и пренебрежением, рабочие были настроены скорее оппозиционно, а крестьянство по необъятной шири края – безразлично.

На следующий день по приезде моем я принял визит временно командующего войсками и морскими силами адмирала Виккорста.

Адмирал приехал познакомиться со мною и предупредить, что меня ждут, что, вероятно, мне придется принять назначение командующего войсками, а может быть, и генерал-губернатора. Адмирал высказал мне свою глубокую радость по поводу того, что наконец с него снимается бремя по командованию войсками, которое его бесконечно тяготило.

После моей беседы с адмиралом я отправился делать свои первые визиты в порядке постепенности получения мною телеграмм с приглашением прибыть на Север. Первым моим визитом было посещение французского посланника г-на Нуланса, затем я побывал у английского командующего генерала Айронсайда и после них у Н.В. Чайковского. Я должен сказать здесь, что Николай Васильевич звал меня телеграммой, так же как и иностранные представители, но телеграмма эта пришла в Стокгольм уже после моего отъезда и была переслана мне в Архангельск много времени спустя.

Французский посланник г-н Нуланс принял меня с обворожительной любезностью, как своего старого знакомого.

Г-н Нуланс был назначен в Россию непосредственно после Палеолога и прибыл в Петроград в тот момент, когда на улицах шла стрельба. Императорской России г-н Нуланс не знал и не был близко знаком с крупными государственными деятелями эпохи величия России. Мне казалось всегда, что, тщательно изучая все новые силы России и весь революционный процесс, происходивший у него на глазах, г-н Нуланс, может быть, слишком мало обращал внимания на историческое прошлое этой новой для него страны и не считался с представителями того класса, который все же правил Россией в течение многих столетий.

Я должен сказать здесь, что точка зрения иностранца, обращающегося в новой России к новым силам, для меня объяснима. Я отдаю себе отчет, что эти новые силы более подходят для активной работы, для «действа». Но я твердо стою на том, что для изучения вопроса и принятия решений нужны люди с большим стажем государственной работы. Таких людей я, к сожалению, не видел около г-на Нуланса ни в Петрограде, ни в Архангельске, ни впоследствии в Париже.

Я невольно вспоминаю обед во французском посольстве в конце сентября 1917 года, на котором присутствовал военный министр Верховский, командующий войсками округа Полковников и я. Я не знаю, что извлек из нашей беседы г-н Нуланс, но думаю, что освещение военных вопросов той эпохи было бы неизмеримо яснее и толковее, если бы за столом сидели, скажем, генерал Алексеев, старый Палицын, Корнилов или Гурко. Истеричный мальчишка-революционер Верховский или Полковников, предавшие только что Корнилова, вряд ли могли быть толковыми советниками или осведомителями.

Большую поправку в работу посольства в Архангельске вносил, я думаю, секретарь посольства граф де Робиен. Знавший Россию так, как знаю ее я, и любивший и страну и русское общество, граф де Робиен, казалось мне, мог иметь благотворное влияние на всю дипломатическую работу, смягчая ту узость и утопичность точек зрения, которые так характеризуют новых деятелей той эпохи.