Год маркетолога - [49]

Наш финансовый директор, далекий от российских реалий, был в восторге от моей способности снижать цену и с тех пор всегда вспоминал эту историю. Андрей, услышав мой рассказ, очень развеселился.

– А ты точно уверен, что поступил правильно? Десять процентов от трехсот тысяч, конечно, не такие большие деньги, но ведь там тридцатка, там двадцатка, так и набегает....

– Уверен, – сказал я.

– То есть ты у нас парень принципиальный?

– Я думал, ты знал, кого берешь. Или мне нужно было взять и с тобой поделиться?

– Нет, – улыбнулся он, – не нужно. Вот ведь интересно, я только сейчас об этом подумал. Откат, он как налог на добавленную стоимость, сидит в цене любого товара. И, соответственно, увеличивает валовой внутренний продукт. Или не увеличивает? Надо с кем-нибудь поговорить, как они там считают, может, автоматически десять процентов вычитают?

Еще совсем недавно, несколько дней всего назад, приходить на работу было почти радостью. Я знал, что приношу пользу – ну не всему миру, конечно, и не стране, а кто этим может похвастаться? Миру и стране я, по крайней мере, вреда не приносил, а это по нашим временам уже немало. И дело не в компании, на которую мы работали. Андрей научил меня думать, что мы приносим пользу сами себе, то есть, вредя в широком смысле, в узком приносим пользу определенной группе людей, чтобы у них год от года уровень жизни рос в соответствии с ростом наших результатов. Мне было хорошо так думать, меня это устраивало.

Теперь, откусив от протянутого Ириной яблока, я перестал радоваться не только общению с Андреем, но и тому, чем приходилось заниматься по должности. Получалось, что без Андрея и работа не имела столько смысла, сколько с ним, и все по той же причине – пропало чувство, что приносишь пользу людям, появилось чувство, что приносишь пользу одному человеку. Который к тому же этих людей цинично использует.

Офисная жизнь, хоть секретарю строго-настрого прикажи ни с кем не соединять по телефону, не располагает к размышлениям на абстрактные темы. Поэтому грустные мысли думались, пока я ходил туда-сюда по бульвару, недалеко от офиса, где в тени деревьев прятались с колясками мамы, у которых не было возможности отвезти детей подальше от безрадостного городского лета, таджики в спортивных костюмах пока еще негромко обсуждали свои московские таджикские проблемы. Пенсионеры на скамейках, одинокие женщины с книжками, подростки с бутылками пива – все так изменилось за последние годы, а я и не заметил этих перемен. Потому что решил когда-то, что мой город – другой, и теперь, неожиданно встретившись, не то чтобы не узнавал, но прятал глаза, чтобы не было нужды здороваться. Но и город не собирался здороваться со мной, и для круглоголовых таджиков я был таким же случайным прохожим, что и они для меня.

Потом я устал ходить и сел на скамейку, занятую молодой мамой с коляской и толстым ярким журналом, который популярно объяснял ей двадцать самых простых способов достижения множественного оргазма. «Ну, и какова же истинная цена моим знаниям, уму, признанному остроумию, если все это вместе взятое не помогает найти ответ на вопрос – что делать дальше». Я знал, чего ждет от меня Ирина. Внешне аудитория не проявляла интереса к моим переживаниям. Самое правильное, конечно, было позвонить отцу, но слишком долгой была история, чтобы уместиться в один телефонный звонок. И самым неправильным было позвонить Насте. Это было чисто импульсивное решение, и вероятность невелика, что она ответит, но она ответила почти сразу.

– Привет, блондинка, – сказал я, будто все как обычно и мы только вчера расстались.

– Ой, Костик, я так рада, что ты позвонил, я так скучаю, скажи, когда ты приехать сможешь... здесь такая погода на удивление хорошая, хотя я знаю, что в Москве тоже хорошая... слушай, у меня три минуты всего перерыв, мне еще пописать надо успеть... надо же, я включила телефон – и сразу ты позвонил... – Хрустальный звон колокольчиков, так бы и слушал его. – Ну скажи мне ты, случилось чтонибудь?

– Почему случилось?

– Не знаю, – сказала она уже совсем другим тоном, – мне сейчас так показалось.

– Нет, не случилось, просто хотел услышать твой голос, – не самая страшная ложь, а может, и не ложь вовсе.

– Спасибо, мой родной, давай увидимся, давай ты приедешь... Сможешь?

– А ты? – спросил я совершенно неожиданно.

– Я? Когда?

– Не знаю, например, конец июля – начало августа.

– Хорошо, я посмотрю график и позвоню тебе или напишу. Но это еще так долго.

– Я скучаю.

– Правда?

– Да.

– Тогда я буду очень терпеливой и постараюсь приехать. Мне уже бежать надо, но я хотела тебе одну вещь очень важную сказать. Ты готов?

– Да, – в этот момент я, кажется, ко всему был готов.

– Я тебя люблю, Костик. Я тебя очень люблю и очень скучаю. Все. Не говори ничего. Пока.

Странным может показаться, но я встал со скамейки другим человеком. Всего-то и нужно было услышать, что меня любит чудесная девушка или говорит, что любит, и поверить в это – пусть ненадолго, пока не включился на полную мощность временно выведенный из строя нашим разговором аналитический аппарат, который в любой момент мог обосновать не только то, что такая девушка, как Настя, не может меня полюбить, но и гораздо более сложную теорему, что никакой любви вообще не существует.