Год любви - [97]

Я был неуверен в себе, апатичен по отношению к окружавшим. Но так как я вопреки всему с пугливым любопытством продолжал наблюдать за другими жильцами гостиницы, замечая прежде всего разницу между их ужасающим внешним видом и тем, какими они хотели казаться самим себе, то есть фиксируя феномен самообмана, его комическую сторону, мне становилось ясно, что я и сам во многом себя обманывал. Неужели и я, сам того не подозревая, тоже был комической фигурой? Неужели и я был одним из таких «бывших», каких инстинктивно отмечаешь в толпе?

И я стал судорожно восстанавливать связь с тем образом, в котором я представлял себя еще совсем недавно, до того, как попал сюда, и который я с чувством собственного достоинства выставлял напоказ. Я пытался вспомнить себя в возможно более жизнерадостных, экстравагантных ситуациях, например, в доме свиданий мадам Жюли, представлял себе Доротею и другие постельные истории, я делал это, чтобы вооружить себя против приступов, грозивших мне утратой личности. Я пытался, представить себе людей, которые в годы моей молодости были в таком же возрасте, как я теперь, пытался представить ровесников и людей старше меня среди своих друзей и знакомых, чтобы понять, куда их поместить — на светлую или на темную сторону, в жизнь или в иллюзию жизни. Можно ли того или иного художника, ученого, того или иного пьянчужку или энергичного менеджера моего возраста списать как «бывшего» или же оставить на стороне жизни? Я собирал аргументы, оставлявшие мне шанс. Премьер-министр Трюдо, восклицал я про себя, нет, этого наверняка еще рано списывать со счетов, я превратился в спасителя душ и людей, одного за другим я пытался вырвать из преисподней, но не ради них, а ради себя самого. И все же я без труда мог вообразить себя в шкуре обитателя дома престарелых.

Однако же, пытался я утешить себя, видит Бог, мои проблемы отличаются от проблем других пациентов курорта. Все они уже, так сказать, на покое, большинство несметно богаты, это чувствуешь издалека, или просто солидные пенсионеры, у тех и других вполне обеспеченные тылы, их изъян в известной мере естественного свойства, в то время как я, хотя и нахожусь временно в простое и не при деньгах и потому в состоянии некоторого испуга, еще далеко не на пенсии; и тут же я подумал, если бы они знали, что я, возможно несколько выделяющийся из этого круга — у меня нет явных физических недостатков, я самый молодой из курортников и отличаюсь от большинства уже внешне, — если бы они знали, что я сейчас банкрот без всяких перспектив и живу здесь, существую, наслаждаюсь плавательным бассейном и прогулками в парке только благодаря великодушию и любезности больничной кассы; если бы они знали, что я, не будучи инвалидом, живу на социальное пособие, переживаю кризис, иначе говоря, я паразит и авантюрист; я нахожусь среди вас только благодаря чьей-то милости, глубокоуважаемые господа, бормочу я.

Что, если у меня не только творческий кризис, но и возрастной? Я взглянул на себя в зеркало в своей феодальной ванной комнате и сразу отвел глаза. Что, если я не смогу вернуться на своей старой машине, если она вдруг откажет в пути, ей ведь уже давно пора на свалку, что тогда? И я ловлю себя на том, что подумываю о досрочном бегстве с курорта; если по дороге случится поломка, я не наскребу денег даже на ремонт, не говоря уже о транспортировке машины до дома. Да и куда мне бежать? Свою парижскую квартиру я сдал на время отсутствия, чтобы иметь немного денег.

Этот Абано — настоящий ад, мой гнев обрушился теперь на семидесятивосьмилетнего господина Заурера, моего земляка, он, как мне показалось, свысока признался мне, что пишет здесь свои воспоминания. Прекрасные воспоминания, с яростью подумал я, прекрасные получились бы у меня воспоминания, сплошная скука, не жизнь, а сказка, расписано все до мелочей, я завидовал Зауреру, тому, что он в состоянии писать, прежде всего его душевному покою, его самомнению, мужеству, уверенности в себе.

Если бы только то, что я давно ношу в себе, наконец созрело, если бы закончился этот процесс брожения; если бы я видел то, о чем хочу писать; если бы получил внутренний толчок вместе с направлением, в котором надо работать; если бы я снова обрел способность писать. Вместо этого я торчу среди помеченных печатью смерти и расплачиваюсь за дарованный мне отпуск ежедневными погружениями в грязевый саркофаг.

Потом я попытался вызвать в памяти некоторые из моих часто навещавших меня представлений о красоте; я думал о прелести весенних садов, о своих ощущениях, о счастье одиночества в цветущем саду, когда спирает дыхание от блаженства.

Я думал о шуме портового города; представлял, как я спускаюсь по кривым улочкам, на которые дома отбрасывают резкие зубчатые тени, к набережной; я иду по каменному коридору, мимо провалов и пещер, ведущих в магазины и пивные, во рту привкус морских водорослей, ноздри впитывают острый запах морских испарений и рыбного рынка; я спускаюсь по кривой улочке, переполненной запахами — куда? К приключениям, к ожидающим меня новым горизонтам. Стук открываемых и закрываемых дверей, винные погребки, в проеме двери девушка легкого поведения, меня переполняет прощальное чувство, на мне только одежда и больше ничего, что я считал бы своим.