Год крысы. Видунья - [24]

Зловещее грозовое напряжение продержалось на хуторе до вечера. Слуги и батраки ходили на цыпочках, стараясь пореже попадаться хозяевам на глаза и даже мелькать перед окнами. Копытинцы тоже не стали засиживаться и, убедившись, что раненому полегче и дорогу до дома он выдержит, завернули оглобли к воротам.

Свободное время у Рыски и Жара появилось только на закате, и то с цыплячий нос: скоро ужинать, мыть посуду и спать. Даже идти никуда не хотелось, дети пристроились на крылечке у ног дедка, неспешно оплетающего лозой большой глиняный кувшин.

— Деда, а где ты так раны штопать научился? — уважительно спросил Жар.

— На войне, где ж ещё, — вздохнул тот. — Там мно-о-ого иглой поработать пришлось.

— А расскажи! — загорелся мальчишка.

— Чего? Как культи бинтовал? — Дедок старательно выровнял законченный рядок.

— Не, как воевал! Ты много саврян убил?

— Дай-ка припомнить… — старик пожевал губами, глядя на темнеющее небо. — Ну ежели осаду Йожыга считать… одного точно камнем со стены приложил! Нас тогда всех на стены поставили: и писцов, и кухарей — оборону держать… Крючья отбрасывали, веревки рубили, а если уже поздно — то каменюкой в харю! Мало их было, камней-то, беречь приходилось…

— Ну-у-у… — разочарованно протянул Жар. — А чтоб мечом? Или из лука?

Дедок тихонько рассмеялся:

— Дурачок ты, дурачок. Лекарь на войне куда выше тсеца ценится. Рубануть-то легко, а вот залатать… Доблесть не только загубленными жизнями меряется, но и спасёнными.

Мальчишка промолчал, но по недовольному сопению было ясно, какого он мнения о подобной доблести.

— И уж поверь мне, — с укоризной добавил дедок. — Спасённых вспоминать куда приятнее, чем убитых. Одному путнику известно, не будут ли они тебе до конца жизни в кошмарах сниться…

— Дедушка, — Рыска подала дедку очередной прутик. — А путницы бывают?

— Бывают, отчего ж нет? — старик придирчиво осмотрел лозинку и одобрительно кивнул, пуская в дело. — Только очень редко.

— Почему?

— А ты сама посуди: бабское ли это дело? Путники, они те же наёмники: не в бою, так в дороге, ни семьи, ни дома. И спасать людей доводится… и убивать. Редко какая женщина на такое решится, только от дурной башки либо с горя. Эх, знавал я в молодости одну путницу, — дедок прищурился и облизнулся, как кот, вспоминающий съеденную в прошлом году перепёлку. — Красавица, умница, любого мужика на мечах перемашет и перепьёт… ну и до прочих утех охочая. (Жар понимающе заухмылялся, Рыска наивно пропустила дополнение мимо ушей.) Чистый парень в юбке. Впрочем, у неё и юбки-то не было, в штанах ходила. Вроде путник как путник, только как-то поутру заглянул я ей в глаза — и обмер. Пустые они совсем, холодные, будто нарочно все чувства из души вытравила — а дыру заполнить нечем оказалось.

Дедок переложил затёкшие ноги — левую поджал, правую — и заключил:

— Нет, девки, негоже вам по дорогам судьбы ходить. Сидите-ка лучше дома, у мужей под крылышком, да деток растите. Нам, мужикам, проще: мы драками, пьянками да гулянками живём, а не что-то подменяем…

Рыска и не собиралась с ним спорить. Больше всего на свете ей хотелось завести семью (настоящую, любящую!), построить дом на берегу реки — с парой коров, курочками и ромашками в палисаднике. И много-много детей, чтобы они вместе играли и дрались против обидчиков. А если, не приведи Богиня, по веске снова прокатится война… Рыска постарается, чтобы непрошенный ребёнок об этом даже не узнал. И если муж будет его бить, лучше она мужа из дома выгонит!

— А что, можно иметь дар — и в путники не идти?

— Конечно, никто ж не неволит. Ну, будешь чуток везучей прочих: при жеребьёвке лучший надел достанется, пожар стороной обойдёт, утки в мор не передохнут. А так — живи себе да радуйся. Ну их, этих путников: пышен хлеб, да горек.

Девочка так облегчённо вздохнула, что дедок засмеялся:

— Ты, коза, никак и впрямь себя путницей вообразила? Думаешь, если дитя на дудочке свиристеть научилось, то его уже в тсарские палаты музыкантом возьмут? Ха! Моя старуха вон тоже видуньей была: я ещё за порог шагнуть не успею, а она уже бранится, что вечером у соседа засижусь. По молодости, как разругаемся, вечно пугала, что в Пристань уйдёт. Ну-ну, поглядел бы я на это…

— Куда-а-а? — одновременно распахнули рты дети.

— Пристань, казарма ихняя, путницкая. В каждом большом городе есть. Там и молодых натаскивают, и бывалые, если мимо идут, переночевать-поесть могут, чтоб по кормильням не вшиветь.

— Что, дед, опять байки травишь? — бросил проходящий мимо Цыка. — Скажи лучше, куда горшок из сеней делся — ты ж вечно тут на порожке сидишь, бороду проветриваешь!

— Какой горшок? — изумился дедок.

Дети переглянулись и начали потихоньку пятиться от крыльца.

— Да жёнка уже всех этим горшком достала, взялась после ужина какой-то хитрый сыр делать, мельничиха способ подсказала. А горшка-то и нет! Что побили — никто не признается. Кому он понадобился — непонятно: здоровенный, старый.

— Тётя, я его нашёл! — торжествующий голос Пасилки одновременно пробился из-под крыши и донёсся из сеней. — Так и знал, что его крысята к себе утащили! Сейчас прине… ай! Ай-яй-яй-яй-яй!!! Ма-а-а-ама!!!!