Год Иова - [6]

Он нарисовал себе этого Унгара болезненным коротышкой. А тот оказался викингом — шести футов росту, голубоглазым, с чистой здоровой кожей и, очевидно, тренированным телом, сплошь из мускулов под чёрной сутаной. Джуит быстро завернулся в халат, чтобы скрыть наготу, адресовал Унгару некое подобие улыбки, выдохнул что-то типа: «Ванну принимаем», скрылся в облаке пара и запер за собой дверь на задвижку. Он вымылся и потом лежал, вытянувшись во весь рост, в мыльно-мутной воде, пока тепло не начало вытеснять из него холод зимнего дождя. Он думал об Унгаре. Ему было не по себе от того, как пастор на него посмотрел. Унгар не просто удивился. Тут было нечто большее. Однажды Джуит уже встречался с таким взглядом. Взглядом собачье-карих глаз Джона Ле Клера. Джуит рывком сел в ванной, расплескав воду. Ему не хотелось об этом думать. Он выдернул затычку, смахнул ладонью мыльный ободок, вылез из ванны, торопливо вытерся, запахнулся в халат и туго завязал пояс.

Всякий раз, подходя к дому и замечая припаркованный у подножья лестницы серый «плимут» Унгара с медальоном святого Христофора, который болтался на зеркале заднего вида, Джуит поворачивал прочь. А если Унгар появлялся, когда Джуит бывал дома, то Джуит закрывался у себя в комнате и оставался там, делая уроки, слушая пластинки, читая, пока Унгар не уходил. Когда мать сообщила, что Унгар приглашён на обед, Джуит выдумывал неотложную репетицию своего маленького театрального коллектива, чтобы не присутствовать на этом обеде. Мать и отец ничего не замечали, но Сьюзан заметила. Она уже выздоровела, но по-прежнему много времени проводила в постели. Там она чувствовала себя в безопасности. Если бы она была на ногах, то её, возможно, заставили бы выходить на улицу, а этого она старательно избегала. Её претила мысль, что на неё — хромую и низкорослую — станут пялиться. Она лежала на кровати, держа в руках пухлую коричневую тетрадь, и подавала Джуиту глупые реплики из какой-то детской пьески, как вдруг закрыла текст и спросила:

— Оливер, что происходит? Он всё время о тебе спрашивает. Он тебе не нравится, верно? Первый мужчина в моей жизни, который обратил на меня хоть какое-то внимание, а тебе не нравится. Почему?

Джуит почувствовал, как у него запылало лицо.

— Да нравится он мне. Почему он мне должен не нравиться. Ты дура. Ладно, давай следующую реплику.

Раньше он всегда говорил ей правду — во всяком случае почти всегда. Но эти её слова: «Первый мужчина в моей жизни, который обратил на меня хоть какое-то внимание», — замкнули его уста. Для неё это никогда не имело значения. Или имело? Разве она не бегала, не пряталась от мальчишек? Она редко болела летом, только зимой, чтобы не надо было ковылять по школьным коридорам. Книги стали её жизнью, рисование, живопись — всё, чем она могла заниматься одна в своей комнате, в своей безопасной кровати. А тут вдруг она заговорила как обыкновенная женщина. Боже мой, да ведь она влюбилась в Унгара! Эта догадку ударила в голову Джуиту, точно кувалда, которой забивают бычков на бойне.

Его подцепили на крюк и тащили, словно тушу, чрез всю бойню — выпотрошенного, опустошённого, с содранной кожей. Он думал только о себе и избегал думать об Унгаре, поскольку знал, кто такой Унгар и что ему от него нужно. Это пугало его до глубины души. Но он не думал о том, что мог значить Унгар для Сьюзан. Вплоть до этого мгновения. Он даже вспотел. Положение дрянь — он это хорошо понимал. Но что толку от его понимания? Ровным счётом никакого. В конце концов, ему было всего шестнадцать. Что он мог сделать? И что произойдёт, если он оставит всё так, как есть? Спустя неделю от беспокойства у него нарушился сон. Однажды он даже усадил рядом отца, чтобы рассказать ему про Унгара, но не смог вымолвить ни слова. У него не было никаких доказательств. Если Унгар голубой, то почему тогда он ухаживает за Сьюзан?

В доме для прихожан при церкви Св. Варнавы была небольшая радиостанция — серые ковры и стены, покрытые серым асбестом, два или три блестящих ленточных микрофона на металлических подставках, маленькая звукорежиссёрская с одним проигрывателем. Её окно с двойными рамами выходило в студию. Раз в неделю в студии у старшеклассников проходил урок радиовещания. Будь Джуит умён, он бы как-нибудь увильнул от этих занятий. Но Джуит был красив, а отнюдь не умён.

К тому же у него был глубокий, приятный голос, и читал он легко и с выражением. Ему всегда давали главные роли в слабых постановках о жизни известных учёных, которые в том году ставил на сцене его класс. В душе он мечтал о блестящей актерской карьере. Поэтому не мог заставить себя держаться от этого в стороне.

Разумеется, Унгар видел, как он приходит на студию и уходит. И, разумеется, Унгар стал часто заходить в звукорежиссёрскую. Он становился так, чтобы не мешать школьникам из технической группы, и слушал репетиции и радиопередачи. Делал вид, что слушал. Его глаза, словно два голубых цветка, непрерывно смотрели на Джуита. Когда Джуит замечал его пристальный взгляд, Унгар не отворачивался. Он улыбался. Джуит не знал, как себя вести, и глупо улыбался в ответ. Однажды вечером после передачи пошел сильный дождь. Унгар приехал на машине и предложил развезти по домам тех школьников, которые пришли пешком. В сером «плимуте», куда втиснулось пятеро молодых людей, стоял запах промокших шерстяных свитеров. Дважды Унгар проезжал по Деодар-стрит, однако Джуит каким-то образом остался с ним один на один в машине. Унгар всё говорил и делал так, как и ожидал Джуит, который неделями глупо уверял себя в том, что тот не станет ни говорить, ни делать ничего подобного. Он был в тупике. Он не знал, как быть. Он ведь не думал о том, как будет себя вести, а только волновался по этому поводу. Однако надо было что-нибудь делать. Он отвёл от себя руку Унгара и спросил: