Год Иова - [3]

Она выбирает странные слова, так было всегда. Он не знает, что сказал бы на её месте, но уж точно не удивило.

— Я представляю, — говорит он. — Сьюзан, прости. Это ужасно несправедливо.

Она продолжает, словно он ничего не говорил: — Обычно я не впадаю в бабские сантименты, но тут вдруг мне стало недоставать Ламберта. Он вдруг стал мне очень нужен. Но его нет. И мамы нет, и папы. И я вспомнила о тебе. Мне показалось, что ты — единственный, с кем я должна поделиться своей бедой. А теперь я думаю, зачем? Мы уже не те, что были раньше, верно? Мы так долго жили врозь. Мы чужие…

Это было в дальней спальне. Ей к тому времени исполнилось двенадцать лет, ему — семь. Она перенесла полиомиелит, долго лежала в больнице, и он провёл немало тоскливых дней, не видя её. И вот наконец она вернулась домой, в свою кровать. У изголовья стояли приставленные к стене костыли, на стуле рядом с кроватью лежал стальной корсет с кожаными ремешками и множеством застёжек. В окно струилось солнце. Оно было распахнуто. Тёплый ветерок надувал белый тюль, а наполовину скатанные в ролик бамбуковые жалюзи постукивали об оконную раму.

Он то и дело бегал по коридору в родительскую спальню, где рылся в гардеробе в поисках платьев, туфель и шляп. Он менял их с ненасытным проворством, как попало расшвыривая предметы одежды, нежно пахнущие мамиными духами. Всё ему было велико до нелепости, и он, подобрав подол, затягивал на талии шарфы. Он разглядывал свою маленькую бесстыжую персону в настенном зеркале, вертясь так и этак: губная помада, румяна, карандаш для бровей. В болтающихся туфлях на высоких каблуках он, покачиваясь, прошлёпал к дверям Сьюзан. Один номер с пением и танцами он уже исполнил: «Под клёном, в тени уходящего дня, красавчик майор ожидает меня…» Что бы ещё такое учудить?

Он шумно вдохнул носом, выпятил грудь, выпрямился и с напыщенным видом и жеманной улыбкой объявил: «Я — мадам Летиция фон Памперникель, одета по последней моде, только что вернулась с Ривьеры. Дорогая, а чудесно провела время». Он помахивал резным мундштуком из слоновой кости, который нашёл в отцовской шкатулке для запонок Он хлопал накладными ресницами и щебетал: «Мы наловили уйму золотых рыбок!» Сьюзан прыснула со смеху, и от этого он тоже захохотал. Да так неуёмно, что повалился на пол, начал кататься среди кисейных юбок, порвал мамины бусы…

— Ты мне не чужая, — говорит он ей теперь. — А если я вдруг стал тебе чужой, то этого от того, что тебе чего-то подмешали в кровь. Общее у нас в крови, Сьюзан. Ни разлука этого не изменит, ни время. Мы не чужие и никогда не будем чужими.

От своих речей он разволновался. Даже прослезился. Чтобы это скрыть, он отворачивается и разглядывает гостиную. Смахивает пальцами слёзы. Гостиная, теперь он видит, покрыта пылью, запущена, и единственное яркое пятно там — это жёлтые хризантемы в горшке, недавно принесённые какой-то доброй душой. Когда был жив Ламберт — Ламберт, который почти ничего не видел, который вышагивал по дому, распрямив спину, и даже при свете дня освещал себе путь мощным фонариком, Ламберт, который высоко тянул голову на тонкой шее, когда, жмурясь, куда-то всматривался — так вот, когда был жив Ламберт, она держала дом в идеальной чистоте, хотя беспрестанно линяющие обожаемые собачонки Ламберта не делали эту задачу более лёгкой. Теперь в доме грязно. Он поворачивается обратно.

— Хорошо, что ты мне позвонила. Если бы ты меня не позвала, я бы обиделся.

— Тебе это опостылеет, когда я неоднократно повторю это, — говорит она. — Скоро начинается первая неделя лечения. Весёленькая перспектива. Тошнит при одной мысли.

— Ты говорила, что матери лечение помогало, — напоминает он.

Ее смех слаб и ироничен.

— О, да. И тогда она забывала о болезни. Но очень расстраивалась, что выпадают волосы — ты знаешь, это всегда бывает, когда лечат химиотерапией. Ей нравилось выглядеть красивой. А я не могу выглядеть красивой, даже если очень постараюсь. И мне плевать на волосы. Но рвота — это страшное дело. Помнишь, как я ненавижу рвоту? Ты часто держал мне голову. — Она опять пробегает пальцами по ткани и вздыхает. — Впрочем, это неважно. Зато у меня появится время закончить работу.

Она пристально смотрит на брата.

— Ты будешь держать мне голову? — спрашивает она и поспешно добавляет: — Я могу нанять сиделку, с деньгами у меня всё в порядке, а у тебя своя жизнь.

— Временем я располагаю, — говорит он. — Не буду врать, мой телефон не обрывается от звонков с предложениями о работе.

Он гладит её по волосам. Мягким, нежным волосам пожилой женщины.

— Если эта ситуация чудесным образом переменится, мы подумаем о сиделке.

Она берёт его ладонь и на мгновение прижимает к своей щеке, тоже мягкой, как у пожилой женщины. Она целует ему руку и улыбается.

— Я часто вижу тебя по телевидению. Я горжусь тобой.

— Должно быть, ты смотришь на меня, почти не моргая, — шутит он. — Мои рольки проскакивают почти молниеносно. Иногда я захожу в книжные магазины, чтобы бесплатно почитать журналы по искусству. Ты в них появляешься чаще, чем я по ящику. Это я горжусь тобой. Когда я был в Лондоне с этим паршивым мюзиклом, я ходил в галерею Тейт и видел там твои гобелены. Я всем посетителям уши прожужжал, что ты моя сестра.