Год гиен - [34]

Семеркет медленно выглянул из-за цистерны. Львица увидела человека и упала с парапета на крышу. Потом приготовилась прыгнуть…

С губ человека внезапно сорвалась молитва, которую произносил каждый египетский ребенок, просыпаясь после ночного кошмара:

— Приди ко мне, Мать Исида! Узри, я вижу то, что далеко от моего града!

Львица прыгнула с ужасным ревом. Семеркет вскинул руки над головой, падая на крышу, ожидая поцелуя ее зубов.

Но зверь и человек так и не столкнулись.

В последовавшей за этим тишине Семеркет обнаружил, что выглядывает из-за своих сомкнутых пальцев. Он снова был в доме Хетефры, лежал на тюфяке. Потом услышал рядом легкий звук и, задыхаясь, резко повернулся в ту сторону. То была кошка, очевидно, домашняя, поскольку она не шарахнулась от человека.

Тяжело дыша, Семеркет снова лег на тюфяк. Это был сон. Наверное, винные пары все еще отравляли его кровь. Дыхание выровнялось, он громко рассмеялся.

Львица явилась ему во сне, только и всего.

Кошка подошла, чтобы притулиться рядом с ним на тюфяке. Семеркет уснул под ее мурлыканье.

* * *

Его разбудил стук в дверь. Чиновник сонно помотал головой, чтобы стряхнуть дремотную паутину. Который час?

Взглянув на высоко прорубленные окна, за которыми виднелась полоска неба, он обнаружил, что солнце стоит уже очень высоко. Семеркет взвился на ноги, и кошка отпрыгнула прочь, а потом последовала за ним.

Кхепура ждала на улице и нескольких шагах от дома.

— Я пришла, чтобы сказать вам, что старейшины собрались в доме Неферхотепа, — объявила она. — Они собираются рассмотреть вашу просьбу насчет допроса жителей деревни.

— Просьбу? — повторил Семеркет.

Он до сих пор не полностью вернулся из страны снов. Как это странно, подумал он, что указание министра подлежит рассмотрению, как обычная просьба.

— Вы сказали, что хотите встретиться со старейшинами, — обвиняющим тоном продолжала Кхепура. — Я сама слышала, как вы это сказали.

— Да, но…

Семеркет начал сердиться. Но, наверное, лучше будет не выказывать чрезмерного высокомерия.

В этот миг из двери выскользнула кошка и двинулась к деревенским кухням.

— Сукис! — воскликнула толстуха. — Она вернулась!

Кошка обернулась и посмотрела на женщину с явным презрением.

— Вообще-то она явилась этой ночью и сильно меня испугала.

— Она принадлежала Хетефре. Мы не видели ее с тех пор, как жрица пропала.

Кхепура нагнулась, чтобы почесать у кошки за ушами, но та шарахнулась от ее руки, попятилась и зашипела.

— Сукис! Что с тобой такое? — оскорбленно спросила Кхепура.

Кошка побежала по улице.

Пожав плечами, женщина снова повернулась к Семеркету.

— Вы идете?

— Я приду, — сказал он.

Староста женщин двинулась обратно по узкой главной улице — туда, куда ушла кошка. Семеркет вдруг вспомнил кое-что и закричал ей вслед:

— Кхепура!

Она не обернулась, а только бросила через плечо:

— Пятый дом отсюда, в конце улицы.

Несколько минут спустя Семеркет стоял в полутемной комнате для гостей в доме Неферхотепа. Его ждали там семеро мужчин, и ни один из них не был очень стар, несмотря на то, что их назвали «старейшинами». Все они серьезно сообщили, что они — главы, избранные деревенскими кланами. Кхепура, как староста женщин, тоже имела место в совете, вместе с Неферхотепом, который входил туда, как старший писец. Толстуха заявила, что будет говорить за отсутствующего Панеба, который сейчас находится у царской гробницы. Она сразу приступила к делу:

— Панеб против любого расследования в деревне, — возвестила женщина.

Семеркет приподнял бровь.

— Это почему же?

— Потому что это — оскорбление. Вот почему, — решительно сказала Кхепура.

Ее ноздри негодующе раздувались. Женщина хотела придать своему лицу выражение негодующего достоинства, но в тот момент ей удалось всего лишь изобразить раздражение буйвола, запутавшегося в зарослях.

— Хетефру убил разбойник или какой-нибудь другой преступник. Если ее и взаправду убили… А люди из нашей деревни ни при чем!

— Странно, — проговорил чиновник, обращаясь, скорее, к себе самому, чем к собравшимся. — А я-то думал, Панеб в числе первых потребует расследования.

Один из старейшин — человек, заляпанный пятнами глины — кашлянул и подался вперед.

— Я — Снеферу, горшечник фараона, — негромко представился он. — А почему вы говорите, что Панеб будет жаждать расследования?

Семеркет удивился, что слова эти требуют пояснения.

— Потому что Хетефра была его родственницей. Это — во-первых, — начал он.

Снеферу посмотрел на остальных старейшин. Они неловко поерзали, а потом разразились негромким смехом. Заметив пораженное выражение лица чиновника, старейшины немедленно снова стали серьезными.

— Но все мы — племянники бедной тетушки Хетефры, — сказал Снеферу.

Семеркет заморгал.

Горшечник широко развел руками, пытаясь объяснить.

— О, Панеб и вправду был ее племянником по крови. Но нам, строителям гробниц, редко дозволяется покидать это место, поэтому мы женимся на своих двоюродных сестрах. В этой деревне все мы состоим в том или ином родстве.

Старейшины хмыкнули, подтверждая слова Снеферу.

Солнце достигло середины небес, и вместе с этим пришла жара. Отвернувшись, Семеркет заметил у дверей, ведущих в следующую комнату, Ханро. Она слушала, что говорят на совете. Семеркет украдкой кивнул ей в знак приветствия, и она немедленно шагнула назад, скрывшись в темноте.