Год демонов - [4]

Сухими губами он прикладывался к ее горячей пухленькой щеке и ухо­дил, не обращая внимания, что она, стоя у окна троллейбуса, еще долго гля­дит ему вслед.

«Пора завязывать. Ни уму ни сердцу», — с грустью размышлял он. Ведь если, не дай бог, узнает об этой никчемной связи Камелия? Разрыв, скан­дал, развод... при ее-то повышенном эмоциональном запасе. Обидно. Ведь не докажешь, что все пустое, полумертвое. Пора завязывать. Без сомнения, «Тихая» в контрасте с «Капризной» — надежный и преданный партнер. Взбалмошный, экстравагантный экскурсовод городского бюро по туризму, тридцатипятилетняя «Капризная», с которой он познакомился в том злосчаст­ном турне по Карелии, являла собой полную противоположность «Тихой», но в крайностях была на нее похожа, как близнец. «У меня самая красивая грудь в Минске. Об этом говорят все без исключения. Надеюсь, ты не станешь отрицать. И не надо, как голливудские звезды, запускать под кожу силиконо­вые имплантаты. Все естественно. А талия? Семьдесят пять сантиметров. Следующий раз ты меня не узнаешь... Будет шестьдесят шесть, как у дочери английского миллионера». Желание быть на виду, в центре всеобщего внима­ния, желание флиртовать, казалось, и составляло основу ее сущности. В этих своих целенаправленных деяниях она проявляла капризность, находчивость, хитрость, во всем остальном мир воспринимала на уровне человека, который после многих лет вышел из джунглей. Непосредственность, глупость, с кото­рой она давала оценки всему, что происходило вокруг, доводили его подчас до гомерического хохота. Она умиляла детским наивом и все сводила к одному понятию: сколько произведено, сколько потреблено и как легко все и хорошо там, за бугром. Пиком ее мечты было найти недалекого, доверчивого умом еврея и эмигрировать с ним в Канаду.

«Трудно будет тебе найти среди евреев такого простофилю. Они люди умные». На что она, хитро прищурив свой глаз, отвечала: «Поймаем. Каждая нация имеет своего дурака. Авось найду. А пока дай поцелую тебя в послед­ний раз», — и она повисала у него на груди.

Это «в последний раз» было ее неизменным ритуалом. Она боялась раз­биться в аварии, обгореть, умереть, напиться и не проснуться (жаловалась на сердечную аритмию), просто забеременеть. Он искренне жалел, что так неосмотрительно, поспешно и глупо вступил с ней в постыдную связь без любви и страсти, да отступать было некуда. Раздробилась, измельчала сила воли. Правы французы: изменив один раз, изменишь не однажды. Иногда ему хотелось завыть от ее назойливости... но при первых же ее страстных, жарких поцелуях (а зацеловывала она его всего) он прощал эту «обезьяну».

Возвращаясь в условленное место, куда должен подогнать к назначенно­му часу «Волгу» «извозчик» Фомич, Любомир лоб в лоб столкнулся со своим бывшим однокурсником, давнишним товарищем-другом Вовиком Лапшой. Давно не виделись. Даже обнялись.

— Старик, ты с машиной?

— Да.

— Подбрось к исполкому. Свое дело пробиваю. Я, друг, решил порвать с советской журналистикой. Ухожу из молодежной газеты.

— Напрасно. С твоим талантом в наши дни... Сейчас пришло время публи­цистов, фельетонистов, журналистов. Бывают времена вождей, пролетариев, летчиков, физиков-атомщиков, космонавтов, и вот черед нашей братии.

— Вот именно, братии. Кликуш, которые провоцируют гражданскую войну. Мое дело вне политиканства, вне национальности. Звони. А то, как погляжу, возгордился, когда стал вхож к секретарям ЦК.

— Я все прежний. Ты ведь меня знаешь.

— Озабочен, как погляжу. Растворился в себе. Неприятности? — Вовик по-ленински, грациозно погладил свою лысину.

— Нет. Весенняя усталость. Хандра.

— Шебурши, старик. Спеши жить, радиация так бесследно не проходит, она укоротит нам жизнь годков этак на пять, десять. Благодарю. В общем, звони, — Вовик выпорхнул из машины и засеменил к крыльцу исполкома.

— Куда? — спросил в нос гладко упитанный, так и хотелось сказать, похожий на боровик, Фомич.

— Домой.

Он обещал жене, что сегодня появится дома после обеда, словно заранее чувствуя, что ожидает его неприятный и непростой разговор с ней. Пример­ную схему предстоящего выяснения отношений он представлял; сценарий в последнее время не претерпевал изменений, пожалуй, в одном: жена стала менее ревнива, не так дотошно, как в молодые годы, контролировала его сво­бодное время. Его Камелия была красива собой, правда, красота ее носила оттенок строгости, недоступности... Она была горда, чрезмерно горда.

— Скажи мне, ты влюблен? Признайся. Я отпущу, если она лучше меня. Ты влюблен? — допытывалась при всяком удобном случае и без оного.

Он криво улыбался, оставаясь внешне невозмутимым.

— Ты влюблен? — уже настаивала именно на положительном ответе

она.

— Да я забыл, что такое слово есть... «любовь», — ответил он.

— В таком случае выходит, что ты и меня больше не любишь? — по ее карим глазам пробежала искра нервозности.

— Это разные понятия, несоизмеримые вещи: любовь в семье, любовь вообще, любовь к жене. Я принадлежу тебе, значит, по-прежнему люблю, — изворотливо начал он. Это ее раздражало.

— Все. Закончим. С тобой все ясно. Терпеть не могу твои философство­вания. Я чувствую, ты отдалился от меня душевно.