Год Чёрной Обезьяны - [42]

Пихнув дуло за пояс, Лена вышла на улицу.

Стемнело. Сиреневый «Москвич» встал у подъезда. Фары его погасли, уступив место сгустившемуся ночному мраку. Беляков распахнул дверцу и первым вышел наружу. Втянул в себя морозный сырой воздух, огляделся вокруг. Ветер свистел, обдувая голые ветки деревьев, и перебирал старую газету, волоча ее куда-то вдоль по замерзшему тротуару.

Из «Москвича» появились еще двое.

— Пошли, — негромко скомандовал Беляков.

Тот, что двигался за его спиной, поднял воротник замшевого плаща. Вошли в холодный сумеречный подъезд. Под потолком в углу сиротливо мерцала кончающаяся лампочка. Пахло сыростью и неуютом. Беляков погладил рукоятку своего «Парабеллума» в боковом кармане. Медленно взвел курок.

На четвертый этаж поднялись молча. Говорить было не о чем. Лифт не работал, и пришлось добираться пешком.

Беляков отошел в сторону. Один из его сыщиков звякнул в дверь. На лестнице услышали сонный голос хозяина.

— Кто там?

— Телеграмма.

Замок защелкал. Беляков вытащил пистолет, потрогал курок пальцем. Как только дверь раскрылась, хозяин — небритый парень в пижаме сразу застыл, увидев дуло. Потом дернулся, но — поздно. Его ухватили за шкирку, ткнув в брюхо стволом. И затащили впутрь.

Дверь закрылась. Один из сыщиков, держа пистолет наготове, обошел всю квартиру и убедился, что больше здесь никого нет. Жилье состояло из двух комнат. Стенку над большим двуспальным диваном украшел турецкий ковер. В углу, рядом с японским телевизором — видео. Напротив — стереосистема с парой динамиков.

Беляков мрачно рассматривал бывшего своего коллегу, у которого из кармана пижамы достали пистолет с полной обоймой.

— Ну что, Коля, — проговорил он медленно, доставая сигарету, — думал — не увидимся больше?

Того от ужаса перекосило. Раскрыл рот и еле-еле сумел выговорить:

— Красиков меня заставил. Хотел грохнуть…

— Уберите звук.

Чиркнув пару раз зажигалкой, Беляков выпустил дым.

— Стой! — Коля хотел вырваться, но его держали крепко. — Подожди, я скажу еще…

— Ты уже все сказал, — Беляков затянулся. — Красикову.

В рот Коле засунули кляп. Несчастный пронзительно замычал, замотал головой, пытаясь освободиться.

— Кончайте быстрее, — сказал Беляков. — У нас мало времени.

Коля выкручивался, как только мог, но двое детективов проворно и быстро связали ему за спиной ноги и руки. Одним из свободных концов смастерили петлю, которую затянули на шее. Беляков молча наблюдал, дымя сигаретой.

В дверь позвонили.

Сыщики замерли, переглянулись. Беляков дал им знак, и связанного уложили на пол лицом вниз, еще придавив, чтобы не производил шуму.

Часы тикали где-то на кухне. И так — несколько секунд. Потом звонок повторился. Назойливый и долгий — как сирена. После этого начал щелкать замок. Очевидно, у того, кто звонил, был ключ.

Беляков вытащил «Парабеллум» и отошел в сторону. Его детективы тоже достали оружие, продолжая крепко держать связанного. Три дула целились в дверь. Мелодичный звон заставил всех вздрогнуть: это часы отсчитали восемь ударов.

Дверь отворилась. На пороге возникла игриво раскрашенная девица. Она молча смотрела на трех вооруженных людей и тело, связанное на полу. Испугаться по настоящему не успела. Беляков надавил курок, и черно-красная отметина появилась на лбу.

Оставив связанного Колю, детективы проворно затащили тело убитой внутрь и бросили в прихожей. Дверь снова заперли.

Коля мычал пронзительно и ужасно — его волокли в ванную. Сыщики заткнули здесь дырку и пустили горячую воду. Связанного погрузили туда. Он опять взвыл — теперь уже и от боли. Горячий пар поднимался над ванной.

— Классный бульон получится. — Сказал один из детективов.

Беляков выплюнул сигарету, и окурок поплыл по воде. Кряхтя и мыча от боли, Коля пытался выбраться, но ему не давали веревки.

— Ничего страшного. — Сказал ему Беляков. — Поплаваешь здесь. А продолжишь в аду. Тебя засунут в котел для стукачей. — Он посмотрел на часы. — Пора идти.

— А если из соседей кто ментов вызвал? Они слышали выстрел… — Тот сыщик, что первым оказался в прихожей, достал пистолет.

— Не вызовут, — Беляков уверенно покачал головой. — Сыкливые.

Глава 20

Илюшенко набрал номер и слушал в трубке гудки — как будто бы действительно очень издалека. Потом сонный ленивый голос:

— Аллё.

Владимир Александрович хотел выругаться, но… вдруг накатила какая-то жуткая смертельная почти усталость.

— Андрей, здравствуй, — сказал он спокойно.

— Ты, пап?

— Андрей, что происходит?

— Чего?

Андрея Илюшенко должны были депортировать из Америки, где он учился в университете. (Или скорее — пытался учиться.) Андрей нализался в баре и разбил физиономию полицейскому. Его держали пока на свободе до департационного слушания, которое должно было состояться вот-вот. Для Владимира Александровича случившееся было трагедией. Сын Андрей — единственное, что его по настоящему привязывало к этому миру. Глаза отпрыска напоминали жену, умершую четырнадцать лет назад. Казалось иногда, что именно её видит он перед собою. Даже делалось страшно. И хотелось разрыдаться, как и обычно при встрече с годами безвозвратно далекими, что прожиты были конечно неправильно.