Год благодати - [2]
– Не капризничай, – говорит наша мать и, вымещая досаду на моих волосах, заканчивает заплетать косу. – Все эти годы твой отец позволял тебе делать что угодно, и, что бы ты ни творила, это сходило тебе с рук: и пятна на платьях, и грязь под ногтями. Но нынче ты в кои-то веки поймешь, что значит быть благовоспитанной девицей.
– Да кому это нужно? – Айви смотрит в зеркало, кичась своим растущим животом, который она нарочно выпячивает, чтобы видели все. – Ни один парень в здравом уме не захочет даровать Тирни помолвочное покрывало.
– Что ж, пусть так, – говорит матушка и, схватив шнурки корсета, затягивает их еще туже. – Но раз она моя дочь, то должна хотя бы сегодня выглядеть прилично.
Я была своевольным ребенком, чересчур любопытным себе во вред, девочкой, витающей в облаках, лишенной благонравия… а также много чего еще. И я стану первой девушкой в нашей семье, которая вступит в год благодати, не обретя жениха.
Моей матери даже не надо этого говорить. Всякий раз, когда она глядит на меня, я чувствую ее раздражение. Ее тихую злость.
– Вот оно. – В комнату возвращается Джун, моя самая старшая сестра, неся темно-синее шелковое платье с шалевым воротником, отделанным речным жемчугом. Это то самое платье, которое было на ней четыре года назад, в день, когда ей на голову накинули покрывало. Оно пахнет сиренью и страхом. Белая сирень стала тем цветком, который выбрал для нее парень, пожелавший жениться на ней, выбрал, как символ невинности и юной любви. С ее стороны очень мило одолжить платье мне, но в этом вся Джун. Даже год благодати не смог победить ее доброту.
Все остальные мои сверстницы сегодня будут в новых платьях, украшенных оборками и вышивкой по последней моде, но наши родители сразу же поняли, что тратить средства на меня просто не имеет смысла. У меня нет перспектив. Я сама сделала для этого все, что только можно.
В этом году в округе Гарнер есть двенадцать женихов – юношей, рожденных в семьях, имеющих положение в обществе. А шестнадцатилетних девушек – тридцать три.
Сегодня мы должны будем прошествовать по городу, чтобы юноши смогли как следует разглядеть нас в последний раз, прежде чем присоединиться к мужчинам в главном городском амбаре, дабы торговать нашими судьбами, как торгуют скотом – мы и впрямь недалеко ушли от скота, ведь при рождении нам на правую стопу ставят клеймо – печать отца. Когда все юноши объявят, кого они желают взять в жены, отцы избранниц доставят покрывала своим дочерям, которые в числе всех остальных шестнадцатилетних девушек будут ожидать решения своей участи в церкви, – и молча накинут им на головы эти безобразные газовые тряпки. А завтра, когда нас всех построят на площади, прежде чем услать из округа на целый год – год благодати, – каждый парень поднимет покрывало девушки, которую он выбрал, дав таким образом обещание взять ее в жены, после чего все мы, остальные девицы, станем никому не нужны.
– Я знала, что у тебя неплохая фигура, хотя ты делала все, чтобы это скрыть. – Матушка поджимает губы, отчего тонкие морщинки вокруг ее рта превращаются в глубокие борозды. Она перестала бы складывать губы гузкой, если бы узнала, как это старит. В округе Гарнер для женщины есть только одна вещь, которая хуже старости, – это бесплодие. – Хоть убей, я никогда не пойму, зачем ты профукала свою красоту, профукала свой шанс стать хозяйкой собственного дома, – говорит она, через голову надевая на меня платье.
Одна моя рука застревает, и я пытаюсь протиснуть ее в пройму.
– Перестань, не то оно…
Слышится звук рвущейся ткани, и я вижу, как лицо матушки густо краснеет.
– Иголку и нитку! – рявкает она на моих сестер, и те тотчас бросаются выполнять приказ.
Я пытаюсь сдержать смех, но, как ни тщусь, он все равно вырывается наружу. Я смеюсь во все горло – мне не под силу даже правильно надеть платье.
– Давай, смейся, сколько влезет. Вот увидишь, тебе будет не до смеха, когда никто не подарит тебе покрывало и, вернувшись после года благодати, ты отправишься прямиком в работный дом, чтобы надрывать себе спину.
– Лучше уж это, чем быть чьей-то женой, – бормочу я.
– Никогда не говори этих слов! – Она сжимает мое лицо ладонями, и сестры кидаются врассыпную. – Ты что, хочешь, чтобы тебя сочли узурпаторшей? Чтобы тебя изгнали? Что ж, беззаконники будут рады тебя заполучить. – Она понижает голос. – Ты не можешь навлечь позор на нашу семью!
– Что за шум? – Отец, в кои-то веки зашедший в комнату для шитья, вынимает изо рта трубку и кладет ее в нагрудный карман. Матушка быстро берет себя в руки и зашивает прореху в шелке.
– В усердии и трудолюбии нет ничего позорного, – говорит отец, целуя матушку в щеку. От него пахнет йодом и табаком. – По возвращении она сможет работать на мельнице или в сыроварне. Это почтенные занятия. Ты же знаешь, наша Тирни всегда любила свободу, – заговорщически подмигнув, добавляет он.
Я отвожу взгляд, делая вид, будто увлечена созерцанием слабого света, проникающего сквозь шторы. Раньше мы с отцом были неразлейвода. Люди болтали, что, когда он говорит обо мне, у него блестят глаза. Полагаю, дело в том, что из пяти его дочерей именно я была больше всего похожа на сына, которого он так жаждал иметь. Втайне от всех он научил меня, как охотиться, ловить рыбу, обороняться с помощью ножа и вообще как постоять за себя, но теперь все стало иначе. Я больше не могу смотреть на него так, как прежде, не могу после того страшного вечера, когда увидела его в аптеке, где он творил такое паскудство. Что ж, теперь я знаю, что он такой же, как и все остальные.
Я ПРИЗЫВАЮ КРОВЬ! Это были последние слова, которые услышал семнадцатилетний золотой мальчик Клэй Tейт от своего отца, когда обнаружил его умирающим на полу хлева. Теперь, в первую годовщину трагедии в Мидленде, штат Оклахома, весь город смотрит на Клэя, будто тот проклят. Парень хочет вернуться к нормальной жизни, но сыновья и дочери Общества сохранения старины мешают ему. Он должен перестать задавать неудобные вопросы, вот только как это сделать, если подозреваешь местных жителей в поклонении нечистой силе? ЗЛО РЯДОМ, ОНО НАБЛЮДАЕТ ЗА НИМ… ВОЗМОЖНО, ОН ПРАВДА ПРОКЛЯТ?
Раздражение группы нейронов, названных «Узлом К», приводит к тому, что силы организма удесятеряются. Но почему же препараты, снимающие раздражение с «Узла К», не действуют на буйнопомешанных? Сотрудники исследовательской лаборатории не могут дать на этот вопрос никакого ответа, и только у Виктора Николаевича есть интересная гипотеза.
Большой Совет планеты Артума обсуждает вопрос об экспедиции на Землю. С одной стороны, на ней имеются явные признаки цивилизации, а с другой — по таким признакам нельзя судить о степени развития общества. Чтобы установить истину, на Землю решили послать двух разведчиков-детективов.
С батискафом случилась авария, и он упал на дно океана. Внутри аппарата находится один человек — Володя Уральцев. У него есть всё: электричество, пища, воздух — нет только связи. И в ожидании спасения он боится одного: что сойдет с ума раньше, чем его найдут спасатели.
На неисследованной планете происходит контакт разведчики с Земли с разумными обитателями планеты, чья концепция жизни является совершенно отличной от земной.
Биолог, медик, поэт из XIX столетия, предсказавший синтез клетки и восстановление личности, попал в XXI век. Его тело воссоздали по клеткам организма, а структуру мозга, т. е. основную специфику личности — по его делам, трудам, списку проведённых опытов и сделанным из них выводам.