Год Алены - [32]

Она покрасила и эту ограду, на обратном пути зашла в магазин, купила пшена для трех Раиных кур, тут же поймала себя на том, что уже хочет вернуться в свою восьмиметровку, а также в «стакан», что соскучилась по коммунальной бестолковщине и шуму. Значит, надо написать Нине, а та пусть передаст Алене, что она, Куня, скоро возвращается. Недели через две. Через неделю, написала Куня. Хватит, нагостилась… Наговорилась. Накрасилась…

Первым делом Нина стянула с Алены джинсы. Именно так – стянула. Усадила девчонку в кресло, встала перед ней на колени и стала стаскивать штаны.

– Ох, как хорошо! Сил нет так ходить, но когда свитер до колен распустишь, то еще и ничего. Не сразу видно… Это я к вам без свитера… Для большего эффекта.

– Кто он? – спросила Нина.

– Я его к вам приводила, – ответила Алена. – Директор.

– Когда поженитесь? – каким-то не своим голосом поинтересовалась свекровь. В ее тоне было презрение, возмущение, унижение и страх. С чего бы страх? А вот с этих Нининых колен. С этой ее простоты, которая хуже воровства. Стоит перед девчонкой – чужой, заметьте! – как рабыня. И аккуратненько, по складочке выпрямляет видавшие виды, замызганные джинсы. А та в широких трусах сидит, блаженно расставив ноги. Ну, картина, скажу вам! Свекровь вдруг почувствовала ту свою, первую, неприязнь к Алене. С другой стороны, она уже и привязаться к ней успела и, будучи человеком справедливым, помнила это. В общем, в голове у свекрови случилась путаница, и она закричала на Нину:

– Да дай же ей наконец халат, черт подери!

Этот самый вылетевший изо рта «черт» почему-то Нины и не коснулся, а Алену задел.

– А чего вы чертыхаетесь? – спросила она. – Я сама возьму халат. – И пошла в ванную, переступив через сидящую на полу Нину.

– Не вздумай! – взвизгнула свекровь, буравя Нину. – Не вздумай!

Алена вернулась в старом махровом халате. Она калачиком уселась на диван и произнесла речь.

– Значит, так… – сказала она. – У меня со сроками всегда путаница, потому я и подзалетела. Возлюбленный мой женат, и у него семеро по лавкам от трех жен. Ей-богу, семеро. Работает на одни алименты. Перепуган он до смерти, сказал, что до конца дней своих ни к одной посторонней женщине не притронется. Да мне он и холостой был бы не нужен. Это я по глупости, выпивши была… Но хоть шерсти клок должна я с него иметь? Должна! Он меня переводит на лимитную работу, благо меня теперь народ в лицо знает, так что прописка у меня в кармане. Но естественно, это только общежитие… Пока тетя Куня в отъезде, я, конечно, поживу у нее, а потом… Потом надо будет что-то придумать. Бабушка! – воскликнула она весело. – К вам я не перееду, не волнуйтесь!

– Я не волнуюсь! – ответила свекровь сразу повеселевшим голосом.

– Между прочим, ребенок у меня будет очень красивый, у него все дети – херувимы.

После «херувимов» она как-то сразу замолчала, как будто ее выключили. И сидела молча, и смотрела куда-то поверх их голов в угол, и лицо у нее было неприсутствующим.

И эта мертво сидящая Алена выражала гораздо больше, чем ее собственная пламенная речь. Девчонка испуганна, растерянна, ей, наверное, стыдно, а страшно – точно.

– Тетя Нина! А если мне укольчик организовать? Чтоб раз…

Неизвестно как, но рука поднялась… И пощечина, звонкая, полновесная, что называется от всего сердца, раздалась в комнате.

– Вы чего? – заверещала Алена. – Вы чего?

– Ничего, – ответила Нина, взмахивая кистью, будто стряхивая с нее капли переполнившего ее гнева. – Ничего! Я тебя и не так еще двину, соплячку! Укольчик ей понадобился, ишь! И родишь, и выкормишь, и вырастишь своего херувима. Не калека, как понимаю. Здоровущая деваха. Тебе только этим и заниматься…

– Учи, учи, – проворчала свекровь. – И так хулиганья…

Немного надо было, чтобы Алена развеселилась. Хулиганья! Значит, бабушка уже сейчас знает, что у нее будет хулиганье? А как она это узнала, как? Это ж интересно, «тут» – она постучала себя по животу – уже живет хулиганье? Да?

– Не тут, – возмутилась свекровь, – а без отца. Безотцовщина. От нее все…

– Вам не надо про это, – холодно сказала Нина. – Ваш сын тоже безотцовщина. Но по вашему доброму желанию…

Свекровь как-то стушевалась, заерзала, стала делать знаки, молчи, мол, молчи, а потом вдруг, вроде поняв наконец, что было с ней в отличие от беременной Алены, сказала:

– Я спасала сына. Я расчищала ему дорогу. Вам не понять… То – другое время. Сейчас же… Какое мне, собственно, дело? Рожай!

– Спасибо! – поклонилась ей Алена и повернулась к Нине. – Вы мне вмазали зря. Не по делу. Это был бы выход… Но нет, так нет. Рожу родине богатыря. Назову Жоржем. И скажу, что в честь Марше… Пусть французские коммунисты делают мне подарки. А если девчонка – Анджелой. Пусть сплотятся у колыбели все красные негры.

«А с нее ведь хватит, – подумала Нина. – Кем угодно назовет, во все поиграет».

Свекровь, поджав губы, вышла. Алена захихикала:

– Бабушка! А нет в вашей группе здоровья богатого старика, который завтра умрет? Я бы сегодня вышла за него замуж. Порадовала бы дедушку напоследок…

Кажется, она сказала все, что могла, потому что снова замерла, отпустила в полет душу. Ах, Кира, Кира! Как жаль, что ты умерла! Как хорошо, что ты умерла!