Гобелен - [26]

– О, я здесь бывал раньше! – воскликнул Поль. – Это то место, о котором я рассказывал тебе. Мы купили здесь щенка таксы. И здесь есть гостиница, в которой мы останавливались с Йахимом тем летом перед войной.

Это могла бы быть та же комната, подумал он позже. Окна выходили на темную гору за домом. Кровать под балдахином и уютный огонь, горящий в печи.

– Будет ранний обед и постель? – захотела узнать Илзе. – Или постель и поздний обед?

– Постель, потом поздний обед и опять постель, – ответил Поль.

В большой мягкой постели они любили друг друга, заснули и проснулись от громыханья фургона, звяканья упряжки и голосов возвращающихся домой людей. Они полежали, разговаривая обо всем, что придет в голову: сравнивали Бетховена с Моцартом, импрессионизм и абстрактную живопись, кошек и собак, французскую и итальянскую кухню. Потом встали и оделись для обеда.

В гостиной они были единственными горожанами. В столовой было пусто, и они ели не торопясь. Разглядывая Илзе, Поль размышлял, как странно чувствовать себя так свободно с женщиной, которую он впервые встретил всего три дня назад. Обычно его случайные любовные связи во время деловых поездок отвечали только физическим потребностям – он никогда не испытывал удовольствия от последующего общения с дамой.

Ее голос прервал его мысли:

– Ты сделал кое-что очень важное для меня, Поль.

– Да?

– Да. Помнишь, я говорила, что после Дэвида я переживала только секс, но чувств не испытывала при этом? С тобой все по-другому.

– Я рад, – искренне ответил он. И, чувствуя, что она ждет услышать от него в ответ, добавил: – Для меня было то же самое.

Она подняла брови:

– Значит, ты тоже тоскуешь?

«Тоскую по теплу, которое не дает мне жена, а может быть, по чему-то большему…» – подумал он про себя и сказал вслух:

– Пожалуй, моя жена хорошая женщина. Я никогда не смог бы как-то обидеть ее.

Илзе положила свою ладонь на его руку. Прикосновение было нежным, почти материнским.

– Мне кажется, ты не способен кого-либо обидеть.

Проникновенность ее слов и нежность прикосновения разбудили в нем потребность выговориться, которая впервые возникла у него, когда Хенни пришла к нему домой в ту роковую ночь, узнав, что Мариан потеряла ребенка. Сейчас, здесь, с иностранкой, это желание вновь переполняло его.

Он начал говорить быстро и тихо:

– Когда-то у меня была женщина, которая значила для меня то же, что твой Дэвид значил для тебя. Она была самой прекрасной женщиной, которую я когда-либо видел… Прости, я не хотел, ты тоже очень привлекательна.

Она улыбнулась:

– Тебе не надо так относиться ко мне. Я не прекрасна, и знаю это.

Он опустил глаза и, взяв в руки бокал, продолжал, чувствуя, как прошлое воскресает в его памяти из небытия:

– Она была полькой, не образованна, как ты, но мы с ней, говоря твоими словами, имели один разум и были половинами одного тела. Я не женился на ней, как должен был сделать.

Он замолчал. Он чуть было не сказал: «У нас ребенок, маленькая девочка, которую я никогда не видел и вряд ли увижу».

Но эти слова остались непроизнесенными. Вместо них он сказал:

– Мы расстались, расстались навсегда. Но забыть ее я не в силах.

Он поднял глаза и встретил пристальный взгляд Илзе.

– Тогда это должно быть очень тяжело для вашей жены, – сказала она.

Эти слова были для него неожиданны, и он ответил:

– Не думаю, она ведь ничего не знает. Ты единственный человек, которому я рассказал все после моей свадьбы.

– Может быть, она это чувствует сердцем – тебе никогда не приходило это в голову?

Поль покачал головой.

– Я очень хорошо отношусь к Мариан, – повторил он. – У нее есть все, что только можно пожелать. Она – царица, но холодная царица. Она не похожа на тебя.

– Или на ту, другую… Теперь я понимаю твою грусть, Поль. Видишь, мы с Элизабет были правы. Мы догадались об этом.

Он откинулся на стуле: нет, все же он сказал слишком много, и в ущерб собственной неуязвимости.

Наступило молчание. В печи потрескивали угольки. Где-то наверху закрылась дверь. В такой тишине настроение легко меняется: восторг, очарование могут превратиться в холод и сожаление.

Но он не хотел этого допустить. Он встал так резко, что стул со стуком упал.

– Хватит! Пошли спать!

Утро было холодным, облачным, казалось, вот-вот пойдет снег. В тесной теплой машине, прикасаясь друг к другу бедрами и плечами, они оживились. Болтали, смеялись и даже запели какую-то глупую балладу. Чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее становилось чувство нереальности происшедшего с ними за последние дни. Поль глядел на женщину, которая принесла ему так много радости. Если бы Мариан хоть немного была похожа на нее, как изменились бы их отношения, их ночи! Он снова взглянул на Илзе, которая сосредоточенно смотрела на дорогу. Он хотел запомнить ее, чистоту ее лба, необычный разрез глаз, нежную припухлость нижней губы…

Она повернулась к нему:

– Я хочу сказать тебе кое-что перед расставанием, Поль.

– Да, моя дорогая.

– Я могу теперь жить без Дэвида. Ты заставил меня поверить, что другой мужчина может дать мне то, что давал мне он.

Поль был тронут, он взял ее руку и нежно пожал.

– Мы никогда больше не увидим друг друга, – продолжала Илзе, – поэтому я решусь сказать тебе то, что при других обстоятельствах не сказала бы.