Гностики, катары, масоны, или Запретная вера - [29]
Очевидно, Турбо считал эти отношения достаточно лицемерными — избранные беззвучно возлагали вину на слушателей, а потом уверяли этих самых слушателей в том, что молились за них.
Перед ритуальной трапезой верующие практиковали определенные молитвы, входили в состояние прострации. Слушатели, очевидно, уходили до того, как начиналась трапеза; по свидетельству Отца Церкви Блаженного Августина, в свое время являвшегося манихейским слушателем, в тот период ему никогда не приходилось видеть избранных за ритуальной едой.
Самое интересное в данном центральном ритуале манихейцев — это его рациональная подоплека. Замысел состоял в том, чтобы освобождать элементы Света путем поедания их избранными. Таким образом, в центре всей религии находился ритуал, который одновременно и имитировал, и реально способствовал претворению цели Вселенной, заключавшейся в том, чтобы позволить Свету вернуться к своему источнику. По мысли Мани, принцип действия манихейской ритуальной трапезы был такой же, как и у Вселенной, — она служила механизмом очищения.
Слушатели, производившие и доставлявшие еду избранным, представляли собой сущностно необходимую часть системы. За такого рода службу им было обещано если и не полное освобождение после смерти, то уж, безусловно, более благоприятное воплощение при следующем рождении. Относительно этого пункта Августин пишет (с тем типичным презрением, которое Отцы Церкви выказывали по отношению к нелюбимым ими вероисповеданиям):
«Все, что вы обещаете [слушателям], — это не воскресение из мертвых, но переход в другое смертное существование, где они будут жить жизнью избранных, какую вы ведете сейчас и за которую вы удостаиваетесь такой славы; если же они окажутся достойны лучшего, то войдут в плоть дынь и огурцов или еще какой-либо прожевываемой еды, так, чтобы они смогли быстро очиститься вашими отрыжками».
В насмешливом высказывании о «дынях и огурцах» содержится указание на те виды пищи, в которых, по представлению манихейцев, содержалось исключительно высокое количество Света.
Вышеприведенная оценка может выставить учение Мани в несколько смешном свете. Современный читатель скорее всего решит, что презрение Августина вполне оправданно. Присмотритесь к пространству, где вы сейчас находитесь. Несложно представить себе, что атмосферу вокруг вас наполняют бесчисленные частицы, или, если хотите, волны света. Они суть то, что позволяет вам видеть. Но какой смысл мог бы быть в их «освобождении» посредством отделения всех их на одну сторону? Даже если бы это было осуществимо неким удивительным образом, данное действо было бы таким же бессмысленным, каким было одно из заданий в мифе о Купидоне и Психее. Рассердившись на Психею за то, что та завоевала любовь ее сына, Венера приказывает ей рассортировать огромную массу перемешанных семян и зерен на раздельные кучи. В этой истории Психее магическим образом помогает армия муравьев, но мы не можем рассчитывать на подобную помощь. И в любом случае для какой цели все это могло служить?
С другой стороны, возможно, было бы разумным не переходить к заключениям, основанным на поверхностных сходствах. В конце концов, проще простого посмеяться над христианской евхаристией примерно таким же образом. Идея поглощения тела и крови человека, который умер две тысячи лет назад, по меньшей мере не менее абсурдна, чем идея манихейцев об очищении через поедание. Фиксация на буквальном значении может не позволить нам увидеть более глубокие истины.
Что же тогда такое этот первичный Свет? Мани утверждал, что он обитает во всем, не только в растениях, но и в минералах, и в земле. Трудно обнаружить здесь разумное зерно, если применять эти рассуждения к физическому свету; каким образом горная порода или ком земли содержат в себе физический свет?
Скорее всего ответом здесь служит тот факт, что на протяжении тысячелетий свет служил метафорой сознания. Сходство тут достаточно очевидное: на разных уровнях они представляют собой то, что позволяет нам видеть. Сознание, или разум, отличается от физического света только тем, что он есть то, что видит, точно так же, как служит тем, благодаря чему мы видим. Сознание не нуждается во внешнем освещении; оно имеет свое собственное. (Здесь может лежать объяснение того, почему тибетский буддизм называет сознание «чистым Светом».) Более того, издавна существует эзотерическое учение о том, что сознание существует во всем сущем, как в одушевленном, так и в, по-видимому, неодушевленном. Свами Вивекананда, индийский мудрец, принесший учение Адвайта-Веданта на Запад в конце девятнадцатого века, изложил это в лекции 1896 года следующим образом:
«Он [Атман, или Самость], Единый, который вибрирует быстрее, чем разум, который развивает большую скорость, чем разум может когда-либо достичь, которого не достигают ни боги, ни мысленное постижение, — Он движущийся, все движется. В Нем все существует. Он движется, но Он также неподвижен. Он близко, и Он далеко. Он внутри всего, Он вовне всего — проникая собою все. Кто видит в каждой форме бытия этого самого Атмана, и кто видит все в этом Атмане, тот не удаляется от этого Атмана. Когда человек видит всю жизнь и целую вселенную в этом Атмане… то для него не существует более возможностей заблуждения. Откуда еще может прийти несчастье к тому, кто видит Тождество во вселенной?»
Монография посвящена истории высших учебных заведений Русской Православной Церкви – Санкт-Петербургской, Московской, Киевской и Казанской духовных академий – в один из важных и сложных периодов их развития, во второй половине XIX в. В работе исследованы организационное устройство духовных академий, их отношения с высшей и епархиальной церковной властью; состав, положение и деятельность профессорско-преподавательских и студенческих корпораций; основные направления деятельности духовных академий. Особое внимание уделено анализу учебной и научной деятельности академий, проблем, возникающих в этой деятельности, и попыток их решения.
Предлагаемое издание посвящено богатой и драматичной истории Православных Церквей Юго-Востока Европы в годы Второй мировой войны. Этот период стал не только очень важным, но и наименее исследованным в истории, когда с одной стороны возникали новые неканоничные Православные Церкви (Хорватская, Венгерская), а с другой – некоторые традиционные (Сербская, Элладская) подвергались жестоким преследованиям. При этом ряд Поместных Церквей оказывали не только духовное, но и политическое влияние, существенным образом воздействуя на ситуацию в своих странах (Болгария, Греция и др.)
Книга известного церковного историка Михаила Витальевича Шкаровского посвящена истории Константино польской Православной Церкви в XX веке, главным образом в 1910-е — 1950-е гг. Эти годы стали не только очень важным, но и наименее исследованным периодом в истории Вселенского Патриархата, когда, с одной стороны, само его существование оказалось под угрозой, а с другой — он начал распространять свою юрисдикцию на разные страны, где проживала православная диаспора, порой вступая в острые конфликты с другими Поместными Православными Церквами.
В монографии кандидата богословия священника Владислава Сергеевича Малышева рассматривается церковно-общественная публицистика, касающаяся состояния духовного сословия в период «Великих реформ». В монографии представлены высказывавшиеся в то время различные мнения по ряду важных для духовенства вопросов: быт и нравственность приходского духовенства, состояние монастырей и монашества, начальное и среднее духовное образование, а также проведен анализ церковно-публицистической полемики как исторического источника.
Если вы налаживаете деловые и культурные связи со странами Востока, вам не обойтись без знания истоков культуры мусульман, их ценностных ориентиров, менталитета и правил поведения в самых разных ситуациях. Об этом и многом другом, основываясь на многолетнем дипломатическом опыте, в своей книге вам расскажет Чрезвычайный и Полномочный Посланник, почетный работник Министерства иностранных дел РФ, кандидат исторических наук, доцент кафедры дипломатии МГИМО МИД России Евгений Максимович Богучарский.
Постсекулярность — это не только новая социальная реальность, характеризующаяся возвращением религии в самых причудливых и порой невероятных формах, это еще и кризис общепринятых моделей репрезентации религиозных / секулярных явлений. Постсекулярный поворот — это поворот к осмыслению этих новых форм, это движение в сторону нового языка, новой оптики, способной ухватить возникающую на наших глазах картину, являющуюся как постсекулярной, так и пострелигиозной, если смотреть на нее с точки зрения привычных представлений о религии и секулярном.