Гностицизм - [52]

Четыреста лет – это длительное время, но потребовалось именно столько времени, чтобы эти семена проросли. Первой к решимости отобрать назад власть у церкви и Бурбонской монархии пришла французская интеллигенция. Чтобы добиться этого, они использовали перо, а не меч. Их сочинения высвободили волну идей, все из которых критиковали церковь, а некоторые также и монархию. Второй этап произошел во времена начала Французской революции. Когда Людовик XVI был приведен своими палачами на виселицу, он, как говорят, заявил следующее: «Это месть за Жака де Моле».

Эта интерпретация Французской истории, несмотря на то, что она, конечно, неинформативна, твердо вошла в эзотерические круги Франции и других частей Европы. Один из историков, Зои Олденбург, одна из первых написавшая о катарах, делает несколько утверждений в работе «Расправа в Монсегюре», которые практически идентичны с этой теорией.

Гностики Просвещения

К восемнадцатому веку миновало более чем тысячелетие с тех пор, как кто-то отважился сказать что-нибудь благосклонное о манихеях. Первым человеком, сделавшим это, был никто иной, как Вольтер. В своем произведение «Кандид», он изобразил пожилого путешественника-ученого Мартина, который является манихеем и успешно полемизирует с поверхностным оптимизмом поговорки «в этом лучшем из возможных миров все к лучшему». А в своем коротком рассказе «Мечта Платона» Вольтер показывает хорошее знание гностических учений, которые упоминаются в благосклонном тоне.

Одной из возвышающихся фигур эпохи Просвещения был Иоганн Вольфганг вон Гёте, известный по сей день в немецко-говорящих землях как поэт принцев и принц поэтов. В отличие от Вольтера, он открыто практиковал эзотерические дисциплины, в частности алхимию. Он написал знаменитый стих о Катарах, перевод которого гласит: «Были те, кто знал Отца. Что случилось с ними? О, они взяли и сожгли их!». Главный труд Гёте - это, конечно же, «Фауст». Как говорилось в восьмой главе, фигура Фауста была вдохновлена образом раннего гностического учителя Симона Мага, одно из почтительных имен которого было Faustus. Тогда как пьеса шестнадцатого века, созданная Кристофером Марло, была одной из попыток изображения древнего гностического мага с преобладанием обычных христианских богословских взглядов, где Фауст обречен на вечное проклятие, Фауст Гёте не страдает от такой судьбы, но оказывается искуплен Вечной Женственностью – здесь, вероятно, есть намек на Гностическую Софию.

Во всех отношения, эквивалентом Гёте в английской литературе, является, конечно же, Уильям Блейк. Друг Блейка, Генри Крабб Робинсон, писал, что Блейк часто «повторял учения гностиков». Другие также комментируют гностический характер работ Блейка, и собственные его комментарии, зафиксированные не только Робинсоном, указывают в том же направлении. Блейку была ни к чему ньютоновская модель упорядоченного, как часы, космоса (можно только гадать, как бы Блейк отреагировал на такие проблемы, как теория хаоса и другие постмодернистские разработки, представленные в классической науке). Однажды Блейк сказал: «Природа есть работа Дьявола». Для него «Природа» означала все творение.

Даже почти детская, популярная поэма Блейка «Тигр» вопрошает в весьма гностическом стиле во втором куплете:

Чьей бессмертною рукой

Создан грозный образ твой?

(в переводе С.Маршака)

Подразумеваемый ответ таков, что это Демиург, который появляется снова и снова в работах Блейка, таких как «Уртона» (Землевладелец), «Ветхий Днями» и других. Тема мира как низшего творения падших существ, которые сами попали в плен собственных деяний, наиболее четко высказывается Блейком: «Создавшие мир и ныне как будто окованные цепями мира Гиганты суть причины жизни и источники действий» (Бракосочетание Рая и Ада). Блейк глубоко соглашался с Карпократианами, а также другими, так называемыми антиномиальными гностиками. В «Пословицах Ада» из работы «Бракосочетание Рая и Ада», он уязвил набожную моральную чувствительность так же, как это могли сделать некоторые Гностики: «Дорога излишеств ведет к дворцу мудрости. Тюрьмы построены из камней закона, публичные дома из кирпичей религии». Блейковское определение «своего великого дела» в «Иерусалиме» может быть самым совершенным поэтическим определение Гнозиса, когда-либо существовавшим: «Открыть Вечные Миры, открыть бессмертные Глаза Человека внутрь Миров Мысли, в Вечность, расширяющуюся в Лоне Бога, Человеческую Фантазию».

Гёте и Блейк выиграли от сознательных усилий некоторых величайших светил Просвещения, возрождающих гностиков и избавляющих от неприятного образа, наложенного на них на протяжении веков бесконечной однообразной клеветой святых отцов. Они были знакомы не только с Вольтером, но, что более важно, с ранней работой Пьера Бейля «Исторический и критический словарь», наиболее всеобъемлющей энциклопедической работой восемнадцатого века. В Бейле гностики всех школ могли бы узреть красноречивого и ученого апологета.

Великой литературной фигурой, на которую сильно повлияло Просвещение, был Герман Мелвилл. Гностицизм, представленный в его книге «Моби Дик», комментировался несколькими писателями (к примеру, Стюарт Холройд и Эдвард Эдингер), и, таким образом, не нуждается в повторении здесь. Капитан Ахаб может выглядеть сумасшедшим в глазах своих рациональных современников, но многие его высказывания воздают хвалу древнему гностическому трактату. К примеру, в последней части романа Мелвилла, Ахаб нападает на Бога-Творца: