Гнилое яблоко - [19]

И сейчас меня снова настигло это ощущение: смотри в глаза, чтобы остаться в живых. Потому что как только ты сдашься, как только развернешься спиной в отчаянной попытке бегства, твой затылок разлетится на тысячу осколков и брызг.

Я услышал биение своего сердца. Затем глухие, ритмичные звуки исчезли в шелесте дождя.

9. Видение

Все не так.

Капли дождя, прогнавшие нас с дороги в укрытие деревьев, колотили по листьям и иногда, прорвавшись, падали на нас. Миико сжался в комок. Он посмотрел на меня и почти беззвучно произнес: «Облака». От холода его губы уже начинали синеть.

И я подумал снова: «Все не так».

Я должен уйти, но я остаюсь здесь. Зачем? Дожидаюсь, когда у Отума сорвет башню?

Отум полулежал в отдалении от нас. Расслабленное, его длинное тело выглядело так, будто в нем вовсе нет костей и оно сохраняет форму благодаря лишь одним сильным, крепким мышцам. «Убью». Я не верил в его способность убить меня, но одновременно подозревал, что он уже убивал в прошлом. Отум хотел, чтобы я думал о нем как об убийце. Его слова ничего не доказывали, но ничего и не опровергали. Я по-прежнему ничего о нем не знал. В то же время я постоянно искал в нем что-то, что указало бы мне – он убийца, и не находил. Что именно? Не знаю. Что-то, что я видел в глазах Януша. Жестокость. Бездумность. Непонятное мне стремление разрушить что-либо только потому, что оно существует.

А Отуму была нужна причина. Я мог назвать причину, по которой он изводил меня, но обещание уничтожить меня ей противоречило.

(или нет?)

Он не только скрывал, кто он, он врал о себе. Девушка в магазине могла разоблачить его, и Отум так разозлился, что хотел бы обхватить ладонями ее затылок и бить ее лицом о прилавок до тех пор, пока зубы не повылетают один за другим. Хотя в итоге он все-таки этого не сделал.

Я запутался. Ладно, пора отставить это бессмысленное занятие. Разве возможно угадать, убивал человек или нет? Посмотреть ему в глаза, послушать его голос и все понять сразу. Убийство не меняет человека настолько, чтобы это нашло выражение в его внешности. Вероятно, я встречал убийц в своей жизни, и не раз. Но невозможно указать на них, идущих в толпе.

– Дождь поутих, – отметил Отум.

– Подождем, когда уймется совсем.

Отум открыл было рот, явно собираясь возразить, но передумал.

Глаза слипались. В нормальном состоянии и представить не можешь, что просто держать веки может требовать таких усилий.

У меня возникло несколько мыслей в продолжение моей истории, которые стоило бы записать, а то позже я могу и не найти их в моей голове. Я раскрыл рюкзак и достал записную книжку с болтающейся на шнурке полосатой ручкой. Красные и черные полосы составляли невероятно раздражающее сочетание, которое не беспокоило меня прежде, но сейчас резануло по глазам.

Я раскрыл книжку и нашел ее, смеющуюся девочку, внутри. На выцветшей фотографии ее глаза выглядели желтыми, но на самом деле они были светло-карие, одного оттенка с ее волосами.

(я помню, никогда не забуду)

– Кто это? – лениво поинтересовался Отум, мой вечный надзиратель.

– Не твое дело, – ответил я, пряча фотографию под страницу, густо покрытую моими каракулями и черными полосками жирно зачеркнутых слов.

Отум перебил голоса в моей голове, и у меня не получалось заставить их зазвучать снова. Я перелистнул до пустых страниц, белых, чистых, как мое вдруг опустевшее воображение. Чем же я собирался их заполнить? Во мне вспыхнул новый огонек раздражения относительно Отума, вломившегося и туда, где ему совсем не полагалось места. Он бесил меня с самого начала; я сразу встретил его как врага.

От моего уныния было нечем отвлечься. История, которую я придумывал, не могла предсказать свой завтрашний день, как и я сам. Она могла закончить искалеченной или мертвой, или таки благополучно доковылять до финала, и то же самое возможно со мной.

Мои глаза закрылись.

В темноте, среди синих листьев, что-то смутно белеет. «Как призрак», – думаю я и всматриваюсь так пристально, что из глаз начинают течь слезы. У него нет формы, оно сжимается, расширяется, замирает на секунду и снова судорожно подергивается, повиснув на мокрых ветвях. Я не могу понять, чего оно хочет, если хочет вообще – упасть на землю, удержаться на ветках, собрать себя или растечься.

Двигаясь, пятно наливается светом, и сияющий, размывающий границы ореол делает его похожим на краску, медленно расползающуюся по листу мокрой бумаги. Когда пятно замирает, тускнеет, прекращая гнать на меня волны паники, я чувствую исходящее от него усталое страдание.

– Белая Женщина, – шепчет Миико.

Словно затаившись, пятно резко меркнет. Теперь я едва различаю его в темноте, но все еще ощущаю слабые толчки его боли. Что оно такое, как появилось здесь?

Миико вскрикивает:

– Белая Женщина!

Я ползу на четвереньках. Трава под ладонями какая-то уж слишком скользкая для просто мокрой. И теплая… Пятно разражается слабой вспышкой, и по моему телу проходит мучительная судорога. Я слышу собственный хриплый стон и опускаюсь ниже, опираясь на дрожащие локти. Во мне стремительно распространяется боль. Я ощущаю ее, слабо пульсирующую, даже в кончиках пальцев. Более ничего не происходит; я лежу и жду, и мой проснувшийся страх усиливается с каждым мгновеньем. Белое пятно совсем растворилось в темноте, как шипучая таблетка, брошенная в стакан с водой. Или же оно просто сместилось?