Гнилое яблочко - [54]

И может быть, мы не будем вспоминать случай в буфете как ужасное, кошмарное происшествие, которое разрушило нашу жизнь. Мы будем вспоминать его как ужасное, кошмарное происшествие, которое изменило нашу жизнь — к лучшему.

Я так обнадежен этими мыслями, что, когда мы отправляемся на экскурсию по территории, иду почти вприпрыжку. И это о многом говорит — потому что Анника ведет нас не мимо привычных садов и ухоженных сверкающих зданий. Вместо этого мы спускаемся по темному подземному тоннелю, который начинается на заросшей травой поляне возле арены и выводит нас на грязный голый клочок земли почти в километре оттуда. Мы выбираемся во двор перед старым домом, который я никогда раньше не видел. Он напоминает административное здание, где я оказался в первый день, только он больше и страшнее. Снаружи двор окружен колючей проволокой, словно рождественская елка гирляндой. На мутных окнах железные решетки. Из-за забора на нас рычат мускулистые собаки с острыми клыками.

Мы заходим внутрь. Свет сюда не проникает. В общих холлах почти нет мебели, никаких телевизоров и тому подобных вещей. В классах стоят деревянные столы, стулья и висят доски, на которых мелом написаны фразы о дисциплине и послушании. В спальном крыле две большие комнаты с матрасами на полу: одна — для мальчиков, другая — для девочек. На матрасах лежат серые простыни и плоские подушки — чтобы создать видимость, будто здесь действительно спят.

Большинство родителей при виде этих лжеусловий нервничают и покрепче прижимают к себе детей. Папа пытается сделать со мной то же самое, но я уверяю его, что все хорошо, и улыбаюсь, чтобы это доказать.

Экскурсия завершается в большой комнате, где вокруг двух электрогрилей расставлены карточные столы и металлические складные стулья. Ведущая наружу дверь открыта, чтобы впустить воздух. Столы застелены красными скатертями в клеточку и украшены вазами, в которых стоит по одной-единственной ромашке. Дэвин и Гудини принимаются за готовку, а остальные учителя извиняются и выходят — видимо, хотят, чтобы семьи немного побыли одни.

— Симус, сюда!

Я вижу в другом конце комнаты Лимона с родителями. Он приставляет к карточному столу два других, чтобы сделать один длинный стол. Габи и Эйб тащат стулья.

— Хотите познакомиться с моими друзьями? — спрашиваю я маму с папой.

— Друзьями? — радостно улыбается мама. — Больше всего на свете!

И вот опять. Она счастлива. Кто бы мог подумать, что в таком месте случится что-то подобное?

После того, как все друг другу представлены, мы усаживаемся. Разговариваем о том о сем. Из радиоприемника, который Дэвин поставил на пол, льется ретромузыка. Скоро обед начинает казаться почти праздничным, и все расслабляются настолько, что принимаются шутить и смеяться.

— Симус, — говорит мама через какое-то время, — можешь, пожалуйста, достать мне еще немного кетчупа?

— Сию секунду. — Я вскакиваю. — Кому-нибудь нужно что-нибудь еще?

Никому. Я быстро удаляюсь и слышу за спиной, как Бэбс, мама Лимона, говорит моим родителям, какой у них вежливый сын.

Дэвин советует мне поискать кетчуп на лжекухне. Я спускаюсь по длинному темному коридору, пытаясь вспомнить, где она должна находиться — нам показывали ее на экскурсии. Дохожу до тупика, поворачиваю обратно — и чудом не врезаюсь в Элинор.

— Привет, — говорю я.

— Привет, — отзывается она.

Я думаю, что сейчас она снова убежит, но она не убегает. Она поднимает книгу и слегка улыбается:

— Просто искала место, где можно почитать в тишине.

— А-а-а. Твоим родителям пришлось пораньше уехать? — спрашиваю я, вспоминая фотографию, которую Элинор оставила в беседке. С тех пор мы больше не разговаривали, так что у меня не было возможности спросить, что она хотела сделать с фотографией или кто эта женщина с медными глазами. Ее мама? А если так, как она связана с Анникой? Они были подругами детства? А сейчас они дружат? Поэтому Анника придирается к Элинор — она ждет от нее большего?

— Да, — говорит Элинор, помолчав. — Папе надо работать.

Мы так приятно провели время с родителями, что мне жаль ее еще сильнее, чем обычно. Я тут же забываю все свои вопросы.

— Но я в порядке, — говорит она. — В полном. Больше времени осталось на чтение.

— Хорошо. — Я сомневаюсь, стоит ли говорить то, что вертится у меня на языке, но решаю, что терять нечего. — Знаешь, я с тобой.

Наши взгляды встречаются.

— Я знаю. Я же тебя вижу.

— Нет, я хочу сказать… что я с тобой. Как друг. Если как-нибудь захочешь прогуляться и поговорить или помолчать, что угодно… Можешь звать меня — сейчас, позже или никогда. Просто хочу, чтобы ты знала.

Она разглядывает меня, как будто хочет убедиться, что я серьезно.

— Хорошо, — говорит она наконец. — Спасибо.

— Не за что. — Я улыбаюсь. Она отходит в сторону, чтобы я мог пройти. На полпути она окликает меня:

— Они не приехали.

Я останавливаюсь.

— Мои родители, — говорит она громче и быстрее. — Они решили, что семичасовой перелет не стоит трехчасового визита. Поэтому они не приехали.

Это самое личное, что она рассказала о себе с тех пор, как мы познакомились. Меня подмывает воспользоваться моментом и спросить о фотографии из беседки, но я решаю, что это слишком. Еще будет время.