Гниль и руины - [6]

Берт поймал его взгляд и пожал плечами.

— Ну… а ты какого запаха от меня ожидал? Я разливаю эту дрянь по восемь часов в день.

— Какую дрянь?

— Кадаверин. А ты думаешь, я делаю газировку? Хотелось бы! Нет, я управляю прессом, выжимающим из гниющего мяса слизь.

У Бенни замерло сердце. Кадаверин — это мерзко пахнущая жидкость, получаемая при гидролизе белка во время разложения животных тканей. Бенни запомнил это на уроках естествознания, но не знал, что его получают из самого настоящего гниющего мяса. Охотники и ищейки наносили его на одежду, чтобы их не преследовали зомы, потому что мертвых не привлекало гниющее мясо.

Бенни спросил Берта, из какого мяса делают это вещество, но Берт покашлял, что-то пробормотал и наконец сменил тему. Как только Берт потянулся к ручке двери, ведущей на завод, Бенни развернулся и направился обратно в город.

Бенни знал еще об одной работе: художником поражения. Он видел портреты поражения на каждой стене городского забора и на стенах зданий, выстроившихся вдоль «Красной зоны» — открытой местности, отделявшей город от забора.

Эта работа была перспективной, потому что рисовал Бенни довольно неплохо. Людям хотелось знать, как выглядели бы их родственники, если бы стали зомами, поэтому художник брал семейные фотографии и зомбифицировал их. Бенни видел в кабинете Тома десятки таких портретов. Пару раз он задавался вопросом, не отнести ли фотографию своих родителей художнику, чтобы тот зарисовал их. Но так этого и не сделал. От одной только мысли о родителях-зомах его тошнило, он злился.

Но контролирующий его художник, Саккетто, попросил сначала Бенни попытаться нарисовать своего родственника. Сказал, это создаст более четкую картину того, что будут чувствовать клиенты. Поэтому Бенни, проходя собеседование, достал из кошелька фотографию своих предков и попытался.

Саккетто нахмурился и покачал головой.

— Они у тебя слишком мерзкие и пугающие.

Он попытался поработать с фотографиями незнакомцев, собранных в досье художника.

— Такие же мерзкие и пугающие, — сказал Саккетто, поджав губы и покачав головой.

— Но они мерзкие и пугающие, — настаивал Бенни.

— Но не для клиентов, — отметил Саккетто.

Бенни хотел было поспорить, сказать, раз он смог принять, что его родители превратились в пожирающих плоть зомби — а в этом нет ничего белого и пушистого, — то почему другие наконец не уяснят это?

— Сколько тебе было, когда умерли твои родители? — спросил Саккетто.

— Полтора года.

— Значит, ты их почти и не знал.

Бенни замешкался, и в голове снова мелькнула знакомая картинка. Мама кричит. Бледное и нечеловеческое лицо, которое должно принадлежать улыбчивому папе. А потом темнота, потому что Том унес его.

— Нет, — резко сказал он. — Но я знаю, как они выглядят. Я знаю их. Знаю, что они зомы. Или, возможно, уже мертвы, но зомы — это зомы. Верно?

— Правда? — спросил художник.

— Да! — рявкнул Бенни, отвечая на свой собственный вопрос. — И все они должны сгнить.

Художник скрестил руки на груди и, прислонившись к запачканной краской стене, рассматривал Бенни, склонив голову.

— Скажи мне кое-что, парень, — сказал он. — Все потеряли семью и друзей из-за зомов. Все переживают из-за этого. Ты даже не знал тех людей, которых потерял — был слишком маленьким, — но внутри тебя разгорается ненависть. Я знаю тебя всего полчаса и вижу, как ты исходишь ею. Что это вообще такое? Здесь, в городе, мы в безопасности. Живем своей жизнью и забываем про все то, что не можем изменить.

— Возможно, я слишком умный, чтобы простить и забыть.

— Нет, — сказал Саккетто, — дело не в этом.

После собеседования работу ему так и не предложили.

3

— Это был «Понтиак Леман» с откидным верхом 1967-го года выпуска. Кроваво-красный и настолько прокачанный, что мог опередить на дороге что угодно. И я действительно имею в виду что угодно.

Именно так Чарли Маттиас всегда описывал свою машину. А потом ржал, как лошадь, потому что считал это самой смешной шуткой, сколько бы ее ни повторял. Все предпочитали посмеяться вместе с ним, а не над самой шуткой, потому что обхват груди у Чарли сто восемьдесят сантиметров, а бицепсов шестьдесят; его пот представлял собой коктейль из тестостерона, анаболических стероидов и «Джека Дэниэлса». Не смеешься, он начинает злиться и думать, что ты с ним шутки шутишь. А отразившееся на твоем лице отвращение обычно приводило к тому, что Чарли раздражался.

Бенни всегда смеялся. Не потому, что боялся мести Чарли, а из-за того, что считал Чарли веселым. И крутым. По его мнению, больше никого не было круче на этой планете.

Бенни было плевать, что в машине, о которой Чарли постоянно рассказывал, тринадцать лет назад закончился бензин, и она превратилась в ржавый кусок металла, брошенный где-то в «Гнили и руинах». Как и плевать на то, что история и электромагнитный импульс ставили под сомнение возможность этой машины ездить. По рассказам Чарли машина пережила бомбы, упырей и тысячи приключений, и про нее ни в коем случае нельзя забывать. Чарли сказал, что был самым настоящим воином дороги, передвигался по асфальтовому покрытию и мочил зомов.

Все другие в бакалейном магазине «Лафферти» тоже смеялись, хотя Бенни понимал, что некоторые из них из себя этот смех выдавливали. Пожалуй, единственным, кто не смеялся над шутками, был Мэрион Хаммер, известный всем, как Молот Автограда. Он был не таким большим, как Чарли, но уродливым, как бульдог, и из всех его карманов торчали рукояти пистолетов, а с пояса, словно дубинка, свисала трубка из черного металла. Хаммер мало смеялся, но, когда был в настроении, его глаза мерцали, как у веселой свинки, а уголок рта сдвигался вверх, что немного напоминало улыбку.