Гнездо аиста - [71]

Питтсбург тут, Питтсбург там. Я-то живу здесь и здесь исхожу кровавым потом, подумал Резеш. Хабе-то хорошо говорить. Он набил себе карманы в Америке. Привалило ему там счастье. И сегодня — хоть и прошло тридцать лет — люди помнят об этом. Привез домой пару тысчонок долларов. Говорят, он был картежник, каких мало. В деревне на все его махинации смотрели сквозь пальцы, а вот сыну уже ничего не спускают.

Отец Резеша никогда не склочничал из-за куска земли, хотя всегда мечтал о земле. Дважды Хаба отхватывал участок у него прямо из-под носа. Резеш помнил, как отец ругался. Не он один терпеть не мог Хабу, но Хаба имел власть в деревне. Ведь недаром тогда, во время революции, мать и послала Резеша к нему.

Будь все проклято! Теперь мне помощь не нужна, думал он. Я и сам управлюсь, мне ясно, что я хочу. Эх, Хаба, запрягли нас с тобой в одну упряжку. Я войны не хочу, нет. Но коммунистов я бы послал ко всем чертям. Что они тут натворили! Это разве хозяйство? Разорение одно! Я знаю, что мне надо. Я хочу привести обратно в свой хлев Контесу, Гермину, Жофку и Гизелу, И буду их вместе с Графиней снова выгонять на старое пастбище. И хочу иметь свое поле, чтобы снова пахать и сеять. Вот что я хочу.

Да, слова священника возвращали в прошлое и в то же время уводили в будущее, вселяли надежду.

— Похоже, что они уже дошли до точки, — сказал Хаба, откинув назад голову и глядя Резешу прямо в глаза. — Ты слышал, ихнего секретаря Гойдича сняли?

— Слышал.

— А в Чичаве сгорел коровник. Первый, который они построили. Туда должны были всех коров согнать. Вот и дождались праздника.

— А вы знаете, что этого ихнего начальника в Горовцах, того самого, который тут всем заправлял, выгнали, — вмешалась в разговор Олеярова. — «Удовлетворю Я Себя над противниками Моими и отмщу врагам Моим… И опять буду поставлять тебе судей, как прежде… и будут гореть вместе — и никто не потушит», — торопливо шептала она; потом на мгновение застыла с открытым ртом и снова заговорила: — Они взяли на себя смертный грех, и им не уйти от суда. Вот этот пожар… Конец света! Святой Исайя или Сибилла… Сибилла… — Отблеск пламени, которое она видела, плясал в ее глазах.

Хаба, раздраженно постукав пальцем по лбу, отвернулся. Вдруг он замер: по площади шли Иван Матух и оба Копчика.

Прищурив глаза, Хаба провожал их злым взглядом. Дюри и Эмиль Матух тоже с вызовом глядели на них.

— Что же Петричко не раструбил повсюду последнюю новость? — смеясь, крикнул Штенко. — Про Гойдича и про сгоревший в Чичаве хлев. Что ж вы не объявили об этом под барабанный бой?

Когда те трое прошли, Резеш вдруг почувствовал, как измотан бесконечным ожиданием. Он невольно засмотрелся на тучу, которая появилась над холмом и стала заслонять солнце. В ее густой тени, казалось, уж вовсе невозможно дышать. Но потом он вдруг представил себе, как зашумит теплый дождь, приласкает поля, всходы, траву, поднимет всю землю из праха, и ему стало легче.

3

— Господи боже мой, ну и грязища после дождя.

Едва Сойка свернул с шоссе, как его облепленный грязью мотоцикл наскочил на груду щебня. Теперь и он сам уже был по уши в грязи. Сдвинув на затылок шапку и вытерев лоб, он смотрел, как Петричко посыпает щебнем дорогу.

Дождь как зарядил в воскресенье после обеда, так и лил словно из ведра до рассвета. Потоки дождевой воды оставляли на дороге глубокие промоины и лужи, полные мутной, коричневой жижи.

Петричко с головой ушел в работу. Его движения были на редкость точны: набрал на лопату щебня, хорошо рассчитанный взмах — и щебень сыплется точно туда, куда надо. Пять-шесть уверенных взмахов — и Петричко прислонил лопату к тележке, бросил на нее куртку.

— Ты где был?

— Да вот снова исколесил полсвета. Проклятая жизнь. — Сойка закурил сигарету. — Одни неприятности. А теперь еще слухи пошли, что будет денежная реформа. Чушь какая-то. Ответственные товарищи уже опровергли эти слухи. Писали об этом и в газетах, и по радио объявляли. Не пойдем же мы против собственного народа, ведь реформа ударила бы по каждому. Точнее, по каждому, у кого есть кроны. У тебя они есть? У меня нет. Мы не спекулируем, не продаем из-под полы. И нечего объяснять это всяким шептунам, а сразу схватить бы за шкирку такого вот болтуна. Ну-ка прощебечи, пташечка, где ты слышала эту песенку? Я-то знаю, что все это «Голос Америки». Эти мерзавцы на Западе рады половить рыбку в мутной воде. Вот в такой, как у тебя тут.

Он топнул ногой по луже, и вода брызнула во все стороны. Петричко поглядел на его сапоги и, отвернувшись в сторону, спросил:

— Кто поджег хлев в Чичаве?

— Еще не известно. Но двое подозреваемых уже сидят. Ничего, они все выложат. — Сойка выпустил изо рта дым. — А в Чичаве мы построим новый коровник, побольше старого. Через месяц должен быть готов. Я вчера там, братец, до обеда вкалывал. Вот это было воскресенье! Вкалывал и Бриндзак, и весь районный национальный комитет во главе с Гардиком. Наработались будь здоров. — И, словно вспомнив что-то, причмокнул губами. — Да, кстати, что ты думаешь о Гойдиче?

— Гойдич разочаровал меня. Еще когда произошла история с прокурором, можно было кое о чем догадаться, — сказал Петричко. — И потом, когда я хотел весной реквизировать лошадей, он мне этого не разрешил. И трактор не послал.