Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [26]

А может быть, символическое рукопожатие «по-славянски» имело еще такой смысл: Станкевичу не менее Аксакова дорого все русское и отечественное. Но он понимал, что патриотизм должен быть разумным, сознательным и размышляющим.

Борьба шла за идеи, за убеждения. Необходимо было преодолеть патриархальные иллюзии, выработать «отрицательный» взгляд на официальную идеологию.

И как ни трудно было Константину, он тоже принимает участие в общем деле кружка.

В середине 30-х годов Аксаков пишет драматическую пародию «Олег под Константинополем». В этой пародии, подписанной псевдонимом «Эврипидин», Аксаков высмеивает идеализацию прошлого, которой грешили ученые и писатели, авторы псевдопатриотических пьес, вроде Нестора Кукольника; разоблачает недостоверность древних преданий и мифов; выступает за то, чтобы историческое изучение опиралось на документы, на проверенные факты.

Так Константин Аксаков внес свою лепту в развитие не только скептической школы Каченовского, но и «отрицательного воззрения» кружка.

Глава четвертая Философский кружок

«Отрицательное» направление не определяло всего облика кружка. Наоборот, оно вытекало из других его интересов, было им подчинено. Ведь не зря же Герцен называл кружок Станкевича умозрительным. Под умозрительностью понимали в то время преимущественно философское направление, основанное на чистом мышлении и на стремлении к предельно широкому обобщению.

…Представим себе один из вечеров начала 1830-х годов, когда к дому Павлова на Дмитровке, в квартиру Станкевича, один за другим потянулись и Клюшников, и Красов, и Белинский, и Константин Аксаков, и Ефремов…

Дальнейшее пусть расскажет герой одного художественного произведения.

«Вы представьте, сошлись человек пять, шесть мальчиков, одна сальная свеча горит, чай подается прескверный и сухари к нему старые-престарые; а посмотрели бы вы на все наши лица, послушали бы речи наши! В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется, и говорим мы о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии… А ночь летит тихо и плавно, как на крыльях. Вот уже и утро сереет, и мы расходимся, тронутые, веселые, честные, трезвые (вина у нас и в помине тогда не было), с какой-то приятной усталостью на душе… Помнится, идешь по пустым улицам, весь умиленный, и даже на звезды как-то доверчиво глядишь, словно они и ближе стали, и понятнее…»

Так говорит Лежнев в романе Тургенева «Рудин», вспоминая свою молодость, годы учения в Московском университете. Лежнев – вымышленный персонаж, но мы смогли предоставить ему слово потому, что, как свидетельствовал сам Тургенев, описанный им в романе кружок имеет своим прообразом кружок Станкевича.

Мы встречаем в этом описании уже знакомые нам детали жизни кружка: и долгие чаепития по вечерам и ночам, и трезвенность (вспомним Аксакова: кружок «не любил ни вина, ни пирушек»), и полное отсутствие ритуала, и естественность, простоту взаимного общения.

Но важнее всего то, что Тургенев схватил самый дух кружка.

Откуда у этих «пяти, шести мальчиков», только что начавших жить, не совершивших еще никаких подвигов, не сделавших никаких открытий, не получивших никакого признания окружающих, да и не добивающихся такого признания, – откуда у них эта приподнятость настроения, энтузиазм, «восторг»? Это ощущение сопричастности ко всему человечеству, даже ко вселенной, когда кажется, и звезды стали тебе «ближе… и понятнее»? Из какого источника вытекало это бодрое, опьяняющее чувство? Прежде всего – из характера их интересов и стремлений.

Станкевич и его друзья не ограничивали свои занятия какой-либо одной наукой, отраслью знаний. Скажем, историей или географией, лингвистикой или искусствознанием. Их интересовало все вместе, интересовала связь наук. Или, точнее, то общее, что раскрывается в каждой из наук в отдельности и во всех вместе, что выражает основу бытия. «И говорим мы о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии…» То есть о том, что самое главное в жизни, что составляет ее смысл. На меньшее «мальчики» не соглашались. Им нужно было добраться до самого корня, до тайны мироздания.

Помните, как Пушкин в «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы» обращался к жизни: «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу…»? В кружке Станкевича искали «смысла» всего сущего. И не только искали, но верили, что этот смысл можно найти, что с помощью философии они его непременно найдут и своим открытием осчастливят человечество. Поэтому-то «в глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется…».

В истории науки сплошь и рядом бывает так, что люди ищут одно, а находят другое. Средневековые алхимики искали философский камень – чудодейственное средство для получения золота, возвращения молодости и излечения болезней, – но нашли способ изготовления многих реальных веществ. Станкевич и его друзья не открыли тайну бытия, но они всеми силами стремились к пониманию законов развития и изменяемости, усваивали то мировосприятие, которое принято называть диалектической философией.

Ф. Энгельс (опираясь в данном случае на достижения классиков немецкой философии, прежде всего на Гегеля) так объяснял суть диалектики: «Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему. Она сама является лишь простым отражением этого процесса в мыслящем мозгу»