Гнев Перуна - [4]
Сильвестр ускорил шаг, догнал Нестора.
— Брат! Поговори со мною о деле Божьем. Сам ведь знаешь — не виновен я ни в чём. Сказал же Господь: «Мнозии из последних да будут первыми». Ты всегда был среди братии первым. А я — последним. Нынче же — наоборот.
Нестор смиренно опустил глаза вниз.
— То, что должно быть, свершится. А то, что свершается, не что иное, как благо. Ибо это — воля Божья. Тако верую, брат Сильвестр. — Нестор первым сел на сухой горбик земли. — Стар есмь. Разумом оскудеваю. Духом слабею.
Сильвестр загнутым носком сапога коснулся сухого комка земли, тот вдруг рассыпался в прах.
— Яко и житие наше... Всё тлен. Всё рассыпается в прах, брат Нестор, — вздохнул Сильвестр.
— Не всё, — тряхнул редкими седыми космами Нестор и потянул с головы свою старую, потёртую на концах и помятую суконную скуфейку. — Нетленный дух людской, который остаётся в наших нетленных пергаменах. Сии каменные храмы также нетленны. Мы отойдём, а величье наше и сила наша — в них останутся.
— Грешные слова молвишь, отче Нестор. — В чёрных Сильвестровых глазах показалось выражение тупого упрямства. — На сей земле остаётся единая воля Всевышнего. А всё иное — тлен. Добыча для червей!
Нестор впервые взглянул Сильвестру в лицо. Крутоскулый, румянец на тугих щеках. Ни единой морщинки. Хотя уже за пятьдесят давненько перевалило Сильвестру. Неужели все эти годы сомненья и боль не касались его совести? Никогда и ни в чём не каялся брат Сильвестр? В своих словах и деяньях не сомневался?..
— Однако же истина есть, брат Сильвестр: добро рождает добро, а зло — всегда и во всякий час и на всяком месте — рождает только зло. Сладкие плоды вырастают ведь из сладкого корня, а горькие — от ядовитых отпрысков. Как вражда рождает ненависть, так и добро творит любовь и мудрый умысел.
— Всё тлен, брат. Вечна лишь воля Господа.
— Слово мудрое — нетленно. В нём душа и исходища мудрости рода людского. В нём — познание, неисчерпаемая глубина суть!
— Знаешь сам ведь, что познанье умножает скорбь людскую. Зачем же прибавлять печаль на земле?
— А этого бояться не надобно, коль уж взялся за писало. То — крест твой. Неси его терпеливо, яко Иисус Христос его нёс в свою смертную годину. Умей взнуздать своё нежеланье, свою леность, аще знай: всё имеет свою обратную сторону. Не было бы печалей, не знали бы люди радости. Нет вечного без суетного, брат, а великое — не существует без ничтожного. Главное — уметь разглядеть сущность. Ибо в Слове вмещается весь мир — великий и мизерный. В Слове. Аще бы постичь Слово, нужно любить этот мир таким, каков он есть. И нужно сердце своё держать на привязи у правды. Я знаю, брат, мои слова ныне горько бороздят твою душу. Любить ведь ты сладости жизни, а не правду. Любишь тщеславие, потому и унижаешься без нужды. Нет величия в твоей душе. И жажды знаний нет. Какой же мудрости научит твоё слово? Разве что... холопству и уничижению души... Охо-хо! Лучше бы ты, брат, помолился Богу да отказался от сего непосильного для тебя труда. Ты ведь и без этого достигнешь высокого сана. Отдай лучше мой пергамен брату Даниилу альбо Еремее. Честные они братья — ко всему справедливы душой, хотя и не учёные зело.
Сильвестр тяжело сопел коротким ноздреватым носом. Глазами что-то выискивал в земле.
— Я разве что... Не рвался к твоему пергамену. Говорил игумену: дайте другую работу. А он своё — имеешь красное письмо. Азы и буки, сам ведь знаешь, брат, у меня каждому милуют глаз.
Нестор привстал с бугорка, долго разгибал свою окостеневшую спину. Приставил ладонь к челу, всматривался в сизую даль. Будто кого-то выглядывал.
В тусклых, вдруг поблекших больших очах старца мелькнула холодная отрешённость. В самом деле, зачем всё это говорить Сильвестру? Разве кто стал лучше, услышав о себе хулу? А он... душу свою выворачивает! Сказано ведь: не давайте святыни псам и не мечите жемчуг ваш перед свиньями, ибо потопчут его ногами своими и, возвратясь, растерзают вас. Пусть бы растерзали его, Нестерово, тело. Пусть бы распинали его на кресте... Но Сильвестр будет терзать его душу, единственное чадо его — летописание, пергамен его. Что захочет — вырежет и выбросит. Что захочет игумен альбо князь-волостелин — допишет...
Давящим бугом[8] перехватило его старческое горло. Снова диавол искушает его... Снова горит душа!
В пещеру... Живьём зарыться в землю. Отказаться от воды и хлеба. Пока в теле не застынет кровь. Пока в голове не погаснет мысль. И пока на устах и в сердце не умрёт его Слово... Его недосказанное Слово — людям...
Тяжело шлёпали босые заскорузлые подошвы на тёплой от солнца, вытоптанной братией тропе. Посох, на который теперь он склонился грудью, едва поддерживал его тело. Быстрее, быстрее убегать от сих мыслей, которые бунтуют в нём гордыню, которые возвращают его в суетный мир. Совершить свой последний подвиг — найти своё вечное умиротворение в пещерке...
