Глупыши - [2]

— Бобка! Куда ты льешь! — кричала Ляля. — Ну, какой ты!.. Ну, вот опять пустил так, что даже на пол.

— Виноват я, что умывальник дурацкий? — кричал Бобка. — Это Мишка навалился и сдвинул таз. Мишка, не наваливайся!

— Не опускай совсем крана, а только немножко. Ведь знаешь… Ну, опять!

Бобка выпустил кран и сильная струя холодной воды, минуя детский умывальный столик, полилась на спину Мишки и на пол.

Все отскочили и захохотали, только Мишка еще больше напугался и собирался заплакать, забрав дыхание так, как-будто хотел чихнуть.

— Мишка, Мишка! Это ничего! — закричала Ляля. — Мы тебя сейчас переоденем. Ты только молчи, молчи!

— Вы это что же здесь? А? — строго спросил Андрик.

— Это уж никто! — убежденно повторил Сережа, подергивая одним плечом и подпрыгивая на одной ноге, — Андрик! Отчего нос книзу, а кровь не всегда идет, а толька когда ушибешься?

— Как нос книзу? Что за ерунда? — снисходительно спросил Андрик, чувствуя, что его звание гимназиста, его туфли и его горе поднимают его на неизмеримую вышину в этом глупом детском мирке.

— Вовсе не ерунда! Конечно, книзу, — горячился Сережа. — Но отчего только, когда ушибешься?

— А где же няня? — спросил Андрик.

— Не знаешь, не знаешь, — запел Сережа, прыгая на одной ноге через игрушки.

— К няне монашка пришла, — ответила Ляля. — Они на кухне чай пьют с медом. За медом Мишку в лавочку посылали.

— За двадцать копеек, — плачущим голосом пояснил Мишка.

Ляля вытерла ему лицо полотенцем, положила ему на спину и на грудь под мокрую рубашонку по носовому платку и он чувствовал себя так, как если бы он действительно потерпел кораблекрушение и был спасен. Только нос его немного припух и был краснее обыкновенного.

— Глупые вы, ребята! — сказал Андрик, с любопытством оглядываясь кругом. — Вы бы меня позвали вам корабль состроить. Ну, это что? — Он сдернул покрывало, натянутое на спинки двух кресел и удивился. Между креслами на игрушечном стульчике сидела его меньшая сестренка, Зюлька, с двумя куклами на коленях и крепко спала.

— Зюлька спит! — закричал Бобка и захохотал.

— А ведь мы забыли про Зюльку! Вот так ловко!

— Она шпит! — протянул Мишка и в то же время медленная улыбка растянулась на его лице. — Она жашнула.

— Это ее каюта! — закричал Сережа. — Ай да Зюлька! Проспала всю аварию.

— Я ее сейчас уложу! — вызвалась Ляля. — Я без няни умею.

Но Зюлька в это время проснулась, потерла глаза и сердито оглянулась.

— Зюлька! Мишка нос разбил, кровь шла, — подскочил к ней с новостями Бобка, — а я всю воду разлил и видишь, какая лужа, и у меня один рукав мокрый, а няня ничего не знает…

Зюлька напряженно слушала, стараясь все понять и оценить, и вдруг улыбнулась и вскочила.

— А сегодня Рождество? — спросила она.

— Да нет, глупая! Еще мама не приехала. Еще целая ночь. Еще няня все чай пьет с монашкой.

— A y меня на шпине платок ношовой, — лениво сообщил Мишка.

— Ну, Андрик, ну, миленький, ну, давай что-нибудь, — просил Сережа, повесившись на руку брата.

— Давайте теперь страшные болтушки выдумывать. Я уже выдумал! — закричал Боб.

— Не хочу твоих болтушек! — нетерпеливо заявил Сережа. — И чего страшного? «Поезд идет, в поле ночь, темно, и вдруг — волк!» Ну, право, Андрик, чего страшного?

— Ну, это что! — сконфуженно согласился Боб. — Я теперь гораздо страшнее выдумал. Вот ты увидишь.

— Шлон! — сказал Мишка и испуганно вытаращил глаза.

— Дурак! Шлон! — передразнил Сережа, а Боб покатился со смеху.

— Ну, и выдумал страшное! Хочешь, я слона поцелую? Хочешь?

— Он укушит, — флегматично протянул Мишка. Андрик отстранил от себя цепкие руки Сережи и молча пошел из детской. Ему опять стало скучно, и от непривычки длительного душевного угнетения ему казалось, что он нездоров, что у него где-то что-то болит.

— Мне совсем наплевать на наказание, — подумал он, — и вовсе я не из-за этого скрыл, а скрыл потому, что… я не знаю почему.

— Андрик, не уходи! — умолял его Сережа. — Ну, давай что-нибудь. Или позови меня с собой. — Он шел за ним до дверей детской, а в дверях остановился и вздохнул.

Андрик пошел в свою комнату, бросился на стул перед письменным столом, откинув в сторону ноги в туфлях, и задумался.

— Сегодня скажу. Непременно! — думал он. — Завтра Рождество, подарки… Вдруг она подумает, что я, чтобы получить подарок, скрыл. Господи! Если бы это скорей прошло как-нибудь. Господи! Если бы мама поняла, что я… Ну, что же я? Ведь, если бы мама захотела понять, она бы уже лучше знала. Она бы все знала, и я бы не был так виноват. Но когда я успею сказать, если она поздно вернется, а я засну?

Он рассеянно открыл перочинный ножик, поскреб им по столу, потом потянулся за клочком бумаги и карандашом и, не меняя позы, начал писать.

«Мамочка, я ничего не знаю, как все это случилось. Мамочка, я опять шалил и потом немножко обманул тебя. Но я не хотел шалить и не хотел обманывать. Ты меня накажи, если хочешь, но только ты не говори опять, что я тебя не люблю и что я злой и бессердечный».

Он почесал карандашом затылок, поморгал покрасневшими глазами и сердито нахмурился.

«А мой нос ты сама видела, что он был в чернилах, — прибавил он, — и ты мне тогда только сказала потереть лимоном. И ты мне, мамочка, припиши здесь, можно мне завтра с утра надеть новую куртку?»