Глубинка - [3]

Гошка с неприязнью взглянул на него, усмехнулся:

— Этим я всю зиму на камералке занимался, и все приборы в порядке. Без нужды копаться в них, ваньку валять, не могу. А вот ты можешь, у тебя получается, ну и лежи себе, жуй пережеванное, раз способен на такое. Но я-то! — он подолбил в грудь кулаком. — Я-то, бесталанный, живой работы хочу! В маршруты ходить, вкалывать!

Сергей не слушал, выписывал из книги в толстую тетрадь.

— Пока мы тут груши околачиваем, может, кандидатскую накатаешь, — издевался Гошка. — Могу тему подкинуть соответствующую.

— Ну, довольно! — вскинулся Сергей. — Не одному тебе тошно. Бездельничаем вынужденно, дорогой мой, терпи.

— Вообще не твое это дело, Георгий, — вмешался Харлампий. — Раз человек чувствует в себе силу, пусть пробует. Годикам к тридцати пяти защитит диссертацию, а это знаешь…

— Стоило для этого залезть на голец! — Гошка оттопырил губы. — Утоп в снегу с головой, а все ж «нам сверху видно все»?

— Понесло-о, — хмыкнул Харлампий. — Чего только в башке твоей нету, чего только не ляпаешь.

Рисуя в тетради елочки, Сергей вздохнул:

— Не удивляйся, Харлампий. Еще месяц, как куры на яйцах, посидим — все заговариваться начнем.

— Почему же — заговариваться? — начальник откинулся спиной к стенке. — Следить надо на собой, лишнего не болтать, не заговоришься… А тебя, Георгий, давно бы стоило за язык притянуть, да по всей форме. Я знаю, какие разговорчики среди рабочих ходят. К примеру, о характере наших работ. Не хуже любого из ИТР знают, что ищем, зачем ищем. А кто с ними панибратствует, турусы всякие разводит?

— Извиняюсь, разговоров не ведем, — отозвался Гошка. — Болтаем исключительно про международное положение.

За стенами палатки прохрупал снег, отдернулся полог. В ярко-белом прямоугольнике входа черно запятнила фигура Женьки.

— Как жизня без меня? — спросил он, обстукивая сапоги.

— В духе и свете, — ответил Гошка. — Лежим, работаем на мир.

— Мо-лод-цы! — похвалил студент.

— Что там? — Харлампий ткнул рукой в брезент. — Опять смежит?

— Ага. — Женька задернул полог. — Снежком начинает пробрасывать.

Чавкая сапогами по раскисшему земляному полу, он подошел к Гошке, потряс над головой куропаткой. По белой ее грудке скатывались красные градины, печально моталась мокроклювая головка.

— Убери, — потребовал Гошка.

Харлампий зажмурился, пристыдил:

— Как тебе не жалко их, как только рука поднимается.

Женька поставил малокалиберку в угол, вышел и скоро вернулся без птицы. Сергей брезгливо смотрел в мутное оконце, за которым начали мельтешить снежинки. Стало еще сумрачнее. Временами по брезенту щелкало, будто кто швырял бекасинником, и тогда через жестяную разделку в верху палатки влетала снежная крупа. Она сеялась на печь и шипела, припорашивала головы, таяла.

— Сыпь, родной, давненько не было, — смахивая с кудрей мокрые бисеринки, сквозь зубы процедил Гошка. — Июнь сейчас или октябрь?

— Действительно, ничего не разберешь. — Сергей сунул тетрадь под спальник. — Все перепуталось.

Сергей ушел взглянуть, как там погода, не задурила бы надолго. Женька достал шахматную доску, громыхнул фигурами. Гошка согласно кивнул, и Женька тут же скинул сапоги, забрался к нему на спальник.

Оранжевые блики от разгоревшейся печи прыгают по полу, потрескивают смолистые поленья. Гошка берет в руки по фигуре, прячет за спину. Студент не любит играть черными и молчит, пытливо заглядывает в лицо Гошки, пытаясь отгадать по глазам, в какой руке у него белые.

— Левая! — Он схватил его за рукав: — Кажи!

Гошка разжал кулак, засмеялся. Женька закатил глаза, простонал:

— Ну невезу-уха. Все время черные!

Через полчаса вернулся Сергей. Он подсел к столику Харлампия мрачный, вытряхнул на ладонь из флакончика таблетку пирамидона, положил в рот.

— Сейчас с рабочими разговаривал.

— О чем же?

— Не верят, что тут когда-нибудь начнем работы. — Сергей хрустнул таблеткой, поморщился. — Я вот о чем подумал: нам не справляться надо — прилетит вертолет или не прилетит, а требовать его. Разумнее будет перебраться с этого участка на другой и начать работы. Здесь неизвестно сколько прождем.

— Легко ты рассудил, — укорил Харлампий. — Нас на другой участок до тех пор не перебросят, пока этот не оценим. Кому хочется расходы по лишней транспортировке на собственную шею принимать? Никому. Стало быть, подождем. Вон на соседних гольцах снег уже сошел.

— Они ниже нашего, — возразил Сергей.

— Выше, ниже!.. Чего теперь-то шумиху поднимать? Надо было на базе паниковать, упираться. — Харлампий перебросил бумаги с места на место. — А то ведь как было? Никто и рта не раскрыл…

— Гошка протестовал.

— …а теперь, задним числом, крик поднимать не стоит. На базе не хуже твоего знают о нашем положении.

— Странно все это. Майский план сгорел, июньский горит, никакой отчетности им не шлем, а руководству хоть бы хны. Почему ни разу не прилетят, не глянут своими глазами? Ведь не все же время нет летной погоды! — Сергей отодвинул плошку к начальнику, сказал, глядя в его высветленные глаза: — Я десять лет в экспедициях и всякого насмотрелся, но, чтобы пятнадцать человек в течение сорока дней били баклуши, такого видеть не приходилось. Возможно, в вашей экспедиции такое в порядке вещей, я не знаю, я человек новый, но… головотяпство это, вот как называется!