Глоток дождя - [41]

Удков Макар Семенович, тридцати лет, уроженец Рыбинска, из семьи купцов. До войны работал завклубом под Псковом. Добровольно пошел на службу к немцам. В 1943—1945 годах служил в карательных формированиях немцев на Псковщине, в Польше (где входил в так называемую Радомскую команду СС), в Восточной Пруссии. В 1945 году руководил расстрелами военнопленных на побережье Балтийского моря в районе Раушена.

Голейша Мечислав, двадцати трех — двадцати шести лет. Уроженец Сувалкии. До войны учился на юридическом факультете Варшавского университета. В конце 1940 года был арестован в Белостоке за спекулятивные сделки с немецкими военнослужащими и добровольно предложил свои услуги абверу. Использовался как провокатор в рядах польского Сопротивления.

Борусевич Ян, около пятидесяти лет, из зажиточных крестьян. Активный участник отрядов НСЗ — польских фашистов. Подвергал пыткам и издевательствам партизан Армии Людовой. В феврале 1945 года был переведен по рекомендации Сконецки из Острув-Мазовецка на оседание под Зеебург...

9

Перестрелка на старом тракте вынудила Черняка пробираться к убежищу колонистов окольными путями. У крестьянки, попавшейся навстречу, он узнал, что польские и русские жолнежи сражаются с большой бандой. По-видимому, это был Ястреб, совершивший переход в Кабанью пущу из Августовских лесов. Неужели на него натолкнулись группы захвата?

Но и не зная всего, Черняк чувствовал тревогу. Он не должен был отпускать Внука от себя ни на шаг: колонисты, предупрежденные им об аресте Кунерта, могли уйти. Теперь все зависело от быстроты, с которой Черняк достигнет убежища. Если бы не перестрелка...

Промокший, с ошметьями глины на одежде, Черняк свернул с просеки в лес. Затяжной сентябрьский дождь сделал тропу скользкой, ненадежной, и Черняк часто оступался. До убежища оставалось с километр, и Андрей определял направление интуитивно: все вокруг слилось для него во влажно-зеленоватую мельтешащую завесу.

Но что это? Земля дрогнула под ногами, до Черняка донесся грохот взрыва. Неужели бункер?

Выбравшись к соснам, под которыми скрывалась бандитская нора, Черняк увидел на месте убежища провал и внизу — дымящиеся бревна. Андрей обогнул кратер и нашел тропку свежепримятой травы. Она вела к просеке. Итак, они уходят... Но почему же молчит оцепление?

Выскочив к просеке, Черняк заметил цепочку людей, шагающих к вызывающе-пестрому автофургону. Последний из цепочки остановился, посмотрел в сторону Черняка. Это был Доктор. На мокром бледном лице близоруко щурились глаза. За Доктором — еще двое с продолговатым тюком в руках: Голейша и человек в клеенчатой накидке — Перкунас? Но где же остальные? Иона? Удков? Борусевич?

— Почему один? — устало спросил Доктор.

— Внук бросил меня, как только Кунерта взяли чекисты.

«Так, значит, Внук не пришел. Где же он застрял? Вот она, неблагодарная роль вестника беды».

— Кунерта? — Доктор оглянулся, словно проверяя, не слышат ли слова Черняка остальные. — Ты уверен?

— Я видел, его везли солдаты.

— Я же предупреждал Кунерта, — процедил Доктор. — Впрочем, это уже не имеет значения...

Человек в финской фуражке оставил Голейшу со стариком Сконецки и решительно приблизился к Доктору. Черняк узнал его — Дондера показывал фотографию. В общем-то заурядная внешность... Не слишком широкий лоб, глубоко сидящие серые глаза, узкие губы. Чуть вперед выступает упрямая нижняя челюсть.

— Кто он? — Перкунас застыл рядом с Доктором, немигающим взглядом уставился на Андрея.

— Наш, — вполголоса произнес Доктор.

— Прекрасно. Парень будет таскать твоего старика.

Голейша неприязненно покосился в сторону новоприбывшего, узнал Черняка и с облегчением разделил с ним ношу — укутанного в тряпье Сконецки-старшего. Старик тяжело дышал и, наверное, был в беспамятстве.

Черняк помог Доктору и Голейше устроить старика в кузове и уселся в изголовье. Перкунас залез в кабину. Фургон вздрогнул, и деревья, видневшиеся в полуоткрытые дверцы, начали отдаляться. По крыше забарабанили ветви.

Первые метры пути прошли в молчании, хотя Черняк и Доктор сидели рядом.

— Где остальные? — спросил, наконец, Андрей. — Я потерял одного, а вы — сразу троих...

— Своевременный вопрос, — ласково потрепал Андрея Доктор. — Если бы он не был задан, я бы снова начал сомневаться. Я не верил, что мы встретимся еще раз. Но это случилось, и поэтому давай-ка еще раз поговорим о твоей возможной роли в «колонии».

— Слушаю с интересом.

— Я считаю, что человек должен в определенные моменты идти на риск. Твое зачисление в «колонию» — мой сознательный риск. Почему? Я мог тебе не поверить, я должен был не поверить тебе.

— Почему же?

— О-о, это очень просто. Сейчас я объясню, но прежде скажу, что в час, когда мы переправимся через Шешупе, «колонисты» примут бой. Через тридцать-сорок минут от Зеебурга отойдет эшелон. Он обречен...

— Вновь проверяете мою психическую устойчивость?

— Предположим. Если я не ошибаюсь в тебе, мы развлечемся, только и всего. Но если мой маленький оппонент во мне все-таки прав, ты выберешь единственно возможный путь: то, что было для тебя игрой, станет твоим настоящим делом...

«Тридцать-сорок минут... Диверсия на железной дороге... Скорее всего на перегоне, идущем параллельно пуще, иначе им негде укрыться...».