Глориана - [38]

Психический момент побеждал момент фактический. Психика правленцев была поколеблена. И скандальная история с конфетами окончательно подорвала их.

К вечеру правление треста просило майора Грэлли увести солдат и вызвало представителей рабочих для переговоров.

Кооператив был открыт, и рабочие получали в кредит все, что угодно.

Выпущенный на свободу Дик Бертон сидел в кабачке с Джеком и крепко хлопал его по плечу своей мускулистой, закаленной в труде рукой.

— Спасибо, товарищ! Выручил!

Джек чувствовал небывалую гордость. И вдруг что-то бесконечно милое и нежное расцвело в его сердце, как купальский цветок. Он вспомнил о Лиззи. И его потянуло к ней с несказанной силой…

Как она будет рада!..

VII

— Лиззи, Лиззи, хрупкий и нежный цветочек, что ты поделываешь? Распустилась ли ты краше прежнего, или увяла от тоски по Джеку?..

Джек теперь не может ни о чем другом думать. Он ясно представляет ту минуту, когда он войдет к ней и скажет: «Мы победили, Лиззи! Трест пошел на уступки: жестянки отменены, заработная плата увеличена, в субботу сбавлено 2 часа работы! И все это благодаря тебе, Лиззи, потому что ты направила меня к рабочим!»

Одно беспокоит Джека: послушалась ли она его? Переехала ли она в Вашингтон, как телеграфировал ей еще с дороги Джек? Возвращаться в Нью-Йорк Джек совершенно определенно не хотел: там его знали, и имя Джека Швинда было слишком скомпрометировано. Правда, можно переменить фамилию и даже достать себе новый матрикул, но все-таки Джек слишком высоко ценит всеведение и всемогущество нью-йоркских бобби, которые в этом отношении почти приближаются к самому господу богу…

Джек вернулся в Питсбург и в отель Сенлейт поздно вечером. Бой с радостью сообщил ему: «В майоры выбран Дженкинсон, сэр. Надеюсь, вы рады этому?» Джек промолвил в ответ усталым голосом: «Надеюсь, что он сердечно примет меня, а впрочем, пусть он провалится к черному дьяволу в преисподнюю!» Бой дико поглядел на Джека и исчез. И Джек в этот вечер уже не мог его дозваться.

Джек был расстроен. Он рассчитывал получить в отеле письмо или хотя бы телеграмму от Лиззи. Но от Лиззи не было ничего. Поленилась ли она, или почему либо не получила телеграмму от Джека? Или почему-либо сплоховало почтовое отделение, не доставив Джеку желанной весточки? Джек тщетно ломал себе голову, что бы это значило? И с тяжелым сердцем лег спать в роскошную и мягкую постель, уготовленную для знатных посетителей отеля Сенлейт — этого шикарнейшего отеля в Питсбурге.

Так как денег у Джека не было ни гроша и все его последние тысячи пропали за тощим шерифом, Джек решил опять прибегнуть в момент расплаты к Глориане. Он успокаивал себя тем, что у Лиззи остается еще порядочно денег и, по приезде к ней, он возьмет у нее сколько нужно и вышлет сюда по адресу отеля. Он решил раз навсегда прекратить мошеннические выходки. Таким же манером он расплатится со всеми вообще кредиторами.

На следующий день Джек проснулся с приятными воспоминаниями о победе углекопов и с тревогой о Лиззи: от нее все еще не было никакой весточки!

Джек не вытерпел и не пивши, не евши, спозаранку отправился на вокзал и уселся в вашингтонский поезд. На вокзале он послал еще одну телеграмму Лиззи, умоляя ее бросить все и скорее ехать в Вашингтон.

Эта телеграмма была отправлена на случайно найденные в боковом кармане несколько центов. Очевидно, это были уже самые последние деньги Джека. Но он не унывал. Эта находка даже подняла его настроение: Джек решил, что это хорошая примета и что в Вашингтоне, в отеле «Континенталь» он встретит Лиззи…

Дорогой, в вагоне, Джек познакомился со славным молодым человеком, который тоже ехал в Вашингтон. Молодой человек вызвался быть путеводителем Джека в этом городе, который он, по его словам, знал в совершенстве., Путешествие было веселое: Джек и его спутник болтали всякий вздор, спорили о приемах игры в бейсбол. В результате этого путешествия Джек узнал с десяток новых анекдотов, постиг новые тонкости бейсбола и выучил новую песенку: «Мы с Чарли Чаплин<ым> пара славных ребят, тра-ра-рам!»

Вашингтон произвел на Джека сильное впечатление. Широкие улицы, невысокие, красивые дома, элегантные экипажи и спокойная, а не сумасшедшая, как в Нью-Йорке, публика — все это говорило о совершенно ином характере и темпе здешней жизни. Джек чувствовал, что здесь главный тон дают политические и общественные деятели, а не бизнесмены, как в его родном городе, где на одного праведника, профессора Коллинса, приходилось, как в Содоме и Гоморре, сотня тысяч греховодников разного оттенка. В Вашингтоне, наоборот, жили, по-видимому, одни праведники: они чинно ходили по улицам, не устремляясь, сломя голову, под автобусы и не расшвыривая мимопроходящих в диком беге. Они часто останавливались на перекрестках и беседовали о Сербии и Австрии. Даже полисмены здесь имели добродушно-кроткий вид, словно ученые слоны. Джеку все это ужасно нравилось, и он решил, что всю свою жизнь проведет в Вашингтоне.

В «Континентале» Джека встретили важные, словно министры, стюарды. Вежливый и не пристающий с глупостями «бой» провел Джека в отличный номер с ванной. Все это было очень хорошо — лучше не надо. Но на сердце Джека опять легла тень от одного очень темного облака: от Лиззи и здесь не было ни строчки. А Джек был уверен, что застанет тут ее самое!