Глиняный мост - [108]
– Даже грязь его любит! – говаривал Пит.
Наконец, Клэй подошел поближе, и конь моргнул; глаза такие большие и темные; в общем, лошажьи.
– Не бойсь, – сказал Пит, – погладь верзилу.
Клэй обернулся к Кэри за разрешением.
– Давай, – сказала та, – можно.
И сама первая похлопала жеребца, показывая, что бояться нечего; даже прикосновение к нему было как фронтальный захват.
– Любит ее, жеребятина хренова, – проворковал Пит.
Это было не то что гладить Ахиллеса.
– Ну, как наш гренадер?
Сухой, как пустыня, голос позади.
Макэндрю.
Темный пиджак, светлая рубашка.
Галстук, неизменный с бронзового века.
Пит не ответил, он знал, что ответа старик не ждет: разговаривал тот исключительно сам с собой. Макэндрю вошел и ладонями огладил бок жеребца, затем наклонился осмотреть копыта.
– Молодец.
Выпрямившись он посмотрел на Кэри, потом на Клэя.
– А это что за явление?
Кэри отвечала любезно, но с вызовом:
– Мистер Макэндрю, это Клэй Данбар.
Макэндрю растянул губы в улыбке огородного пугала – но все же улыбке.
– Что ж, – сказал он, – гуляйте, детки, сейчас можно. На будущий год…
Тут его тон посуровел, и он кивнул на Клэя, глядя на Кэри.
– На будущий год его ждет обрезка. Сухие ветки надо обрезать.
Этого Клэй не забудет.
Скачка в тот день была из группы два, называлась Плимутская. Для большинства лошадей скачка такого типа – серьезная работа. Для Матадора – только разминка. На него ставили два к одному.
Его цвета были черный с золотом.
Черный камзол. Золотой герб.
Кэри с Клэем сидели на трибуне, и впервые за день она волновалась. Когда жокей сел в седло, она посмотрела вниз, в паддок, оттуда Пит показывал ей на седока – Пит стоял рядом с Макэндрю у ограды, они пробились сквозь толпу. Ворота распахнулись, Клэй смотрел в поле, а Макэндрю ломал руки. Глядя в пол, он спросил:
– Где?
Пит ответил:
– Третий с конца.
– Хорошо.
Следующий вопрос:
– Ведет?
– Канзас-Сити.
– Черт! Этот тормоз. Значит, не спешат.
И тут его слова подтвердил комментатор:
– Канзас-Сити отрывается от Полупустого-Стакана и на корпус опережает Синюю-Деревяшку…
И снова Макэндрю:
– Как он?
– Бьется с ним.
– Всадник херов!
– Ничего, он справляется.
– Ну все, полегче.
На повороте можно было уже не волноваться.
– Вперед. Выходит. Матадор!
(Комментатор владел пунктуацией.)
И в какие-то секунды Матадор вышел вперед. Ускорился, увеличивая отрыв. Жокей, Эррол Барнаби, сиял высоко над седлом.
К облегчению старого Макэндрю.
А потом кое-что сказал Пит, его цигарка уже превратилась в уголек:
– Вы думаете, он готов на Куин?
И Макэндрю поморщился и пошел прочь.
Финальный аккорд, однако, сыграла Кэри.
Она как-то успела поставить доллар и отдала выигрыш Клэю – успешно потраченный по пути домой.
Два доллара и мелочь.
Горячая картошка фри и горка соли.
Как потом оказалось, это был последний сезон Матадора; он выиграл все, кроме тех скачек, которые имеют значение.
Группы один.
Во всех скачках Группы один ему пришлось состязаться с одной из лучших лошадей эпохи или даже истории. Это была крупная, темная и статная кобыла, и вся страна ее любила. Ее называли всевозможными эпитетами и сравнивали со многими: от Кингстон-Тауна до Лонро. От Блэк Кэвьяр до Фар Лэпа. Домашнее имя у нее было Джеки.
А на скачках она именовалась Дамой Червей.
Конечно, Матадор был выдающимся конем, но его сравнивали с другим жеребцом: могучим гнедым по кличке Хэй Лист, который неизменно проигрывал Блэк Кэвьер.
Но у Энниса Макэндрю и у владельца Матадора выбора не было: приходилось выставлять. Скачек Группы один на эту дистанцию не так много, и каждый раз там окажется Дама Червей. Ее тоже никто не побеждал и не мог победить. Она обходила остальных на шесть или семь корпусов – на два, если ей давали немного сбавить перед финишем. Матадора она опережала лишь на корпус, а один раз – всего на полголовы.
Цвета ее были, как у игральной карты: белый с черным и красным сердцем.
Вблизи Матадор рядом с ней казался мальчишкой, в лучшем случае нескладным юношей; масти она была самой темной из гнедых, какую лишь можно вообразить: ее легко было принять за вороную.
По телевизору показывали ее крупным планом в стартовом боксе.
Дама Червей возвышалась над другими лошадьми.
Неизменно настороженная и внимательная.
Потом прыжок – и она уже далеко.
На скачках Ти-Джей Смита, осенью, они состязались второй раз. Казалось, что Матадор ее все-таки обойдет. Жокей дал ему вырваться еще задолго до поворота, и отрыв казался непреодолимым. Но Дама Червей его покрыла одним махом. В пять или шесть гигантских скачков она вышла вперед и шла первой.
Потом в конюшнях стойло номер четырнадцать окружила огромная толпа. Где-то там, внутри, была Джеки, Дама Червей.
У стойла сорок два болталось лишь несколько забредших любителей и Пит Симмс с Кэри. И Клэй.
Кэри гладила Матадора по белой отметине.
– Здорово скакал, малыш.
Пит подтвердил.
– Я думал, он ее сделал, – но это такая лошадь…
На середине, где-то возле стойла двадцать восемь, пожали руки два тренера. Беседуя, они не смотрели друг на друга.
Клэю, неведомо почему, понравился этот момент.
Понравился больше, чем скачка.
В середине зимы Матадор получил передышку после очередного проигрыша своей заклятой врагине, на сей раз – полного разгрома: отстал на полных четыре корпуса. Он лишь едва опередил основную группу. Кэри с Клэем смотрели скачку по телевизору в «Голых руках», где шла прямая трансляция. Скачка проходила в Куинсленде.
Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора.
Жизнь у Эда Кеннеди, что называется, не задалась. Заурядный таксист, слабый игрок в карты и совершенно никудышный сердцеед, он бы, пожалуй, так и скоротал свой век безо всякого толку в захолустном городке, если бы по воле случая не совершил героический поступок, сорвав ограбление банка.Вот тут-то и пришлось ему сделаться посланником.Кто его выбрал на эту роль и с какой целью? Спросите чего попроще.Впрочем, привычка плыть по течению пригодилась Эду и здесь: он безропотно ходит от дома к дому и приносит кому пользу, а кому и вред — это уж как решит избравшая его своим орудием безымянная и безликая сила.
«Подпёсок» – первая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще — тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить. Мы братья Волф, волчьи подростки, мы бежим, мы стоим за своих, мы выслеживаем жизнь, одолевая страх.
«Против Рубена Волфа» – вторая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
«Когда плачут псы» – третья книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.