Глиняные буквы, плывущие яблоки - [24]

— Да, Ханифа — это, конечно, его главнокомандующий, — согласился Муса. — Что говорить… Жена — пила на всю жизнь!

— Ну уж, кому бы жаловаться, — улыбался Иван Никитич. — Твоя-то Марьям — кусок золота.

Марьям, которая как раз ставила чашки, улыбнулась.

— Да… — Муса снова вытер испарину. — За водой она вечером идти хочет. Когда стемнеет. Воды у нас совсем мало. К бывшей библиотеке, где Председатель себе запасные баки сделал. Оттуда, слышал, вечером люди воду тайком носят.

— Это опасно, Муса-акя, — сказал Учитель. — У меня ведро воды осталось, поделиться могу.

Мы тоже сказали, что хоть каплю, а пополам разделим.

— Да я сам бы сходил, только не могу… — отказывался Муса. — Встану — земля под ногой сразу кружиться начинает, как на глобусе.

— Два раза схожу, Председатель нищим не станет, — снова улыбнулась Марьям.

— Ну уж, нищим, — сощурился Иван Никитич. — Да на этого куркуля хоть сам Али Баба и его сорок разбойников напади — а нищим не сделают! Все разворовал, развалил, и еще дань собирает…

Муса покачал головой:

— Эх, Никитич… Горький у тебя язык. Всю жизнь здесь с нами живешь, а наших простых вещей не понимаешь! Начальник — он от Бога. Если начальник плохой, значит, бог о тебе помнит, тебя из космоса наблюдает, испытать хочет…

Иван Никитич только усмехнулся, а Муса, с разговора о Боге и начальнике перешел на свое путешествие и разные красочные впечатления. Рассказывал он возбужденно, его длинные пальцы так и мелькали в воздухе.

Святой, к которому ходили Муса и Марьям, похоронен в горе; там — колодец. Не прямой, а с какими-то извилинами. Бросаешь ведро в колодец, оно там по разным извилинам грохочет, пока до воды не доберется. Ведро воду наберет… Потом медленно-медленно ведро снова по этим извилинам поднимаешь, и молитву про себя читать надо. Потому что ведро под разным наклоном оказывается, а вода к нему не приклеена — понятно, выливается. Вот так вытягиваешь ведро, смотришь в него; люди вокруг толпятся, тоже туда от любопытства смотрят. И насколько ты хороший человек, настолько ведро полное. И эту воду выпить надо.

— И насколько у тебя полное было, Муса? — спросил Никитич.

— Не хочу хвастаться, друзья… И у меня, и у Марьям-хон — почти полное ведро вышло, еле выпили!

Мы засмеялись.

— Ну, это я тебе и без всякого ведра мог сказать, — похлопал Мусу по плечу Иван Никитич, — что ты хороший парень… только в Председателя очень влюблен.

Снова смех.

— А у одного парня там, я видел… — рассказывал Муса. — Такой, зажиточный парень, ботинки качественные, перстень солидный… Так у него почти пустое ведро вернулось. Две-три несерьезные капельки на дне болтаются… Он от стыда сразу убежал, бедняга.

— Да, — посмеивался Никитич. — А у нашего Председателя и ведра бы назад не вернулось. Или ведро бы пришло, а в нем гадость какая-нибудь сидит: «Привет, Председатель!».

— Царевна-лягушка, — смеялся я.

— Какая царевна! — возмутился Муса. — Говорю вам, что святое место. Там эта святость так чувствуется, кажется — прямо из воздуха ее вынимать можно. И люди, которые там за могилой смотрят и приходящих приветствуют, — святые люди… Один из них, кстати, так на вас, Учитель, похож — у меня чуть тюбетейка не свалилась! Смотрю, думаю: вы — не вы? Марьям-хон тоже очень удивилась, говорит: может, у нашего Учителя здесь брат-близнец работает, а мы не знали, он бы нам помощь оказал, покровительство…

И посмотрел на Учителя.

Нет, у него нет близнецов.

— Что ж, — заметил я, — науке и газетам такие вещи известны. Называется «раздвоение личности». Например, одна моя личность сейчас здесь с вами беседы ведет, а вторая — где-нибудь в столице сосиску ест.

— А еще, — продолжал Муса, не заинтересовавшись разговором о двойниках и сосиске, — нам бесплатно дали духовные книги… Марьям! Марьям-хон!

Марьям разложила перед нами книжки.

Они были тонкие, какого-то простоватого вида. Я рассеяно пролистал парочку. Кое-где — шрифт арабский. И зачем людям столько алфавитов?

Да, пищей для ума от этих книжек не пахнет.

— Это все про святых суфийских, — говорил Муса. — Один, кстати, тут у нас бывал, тот самый…

— Странная книжка, — сказал я. — Название необычное. «История ада».

— Как? — переспросил Муса.

— «История ада». И автора нет.

— Я не заметил ее, — сказал Муса.

— Она в другую вложена была… И обложка самая обычная, ничего потустороннего не нарисовано.

— Может, это тот самый суфий, который там похоронен, написал? Много страниц?

— Всего десять.

Я посмотрел на Учителя. Он снова был где-то в своих отдаленных мыслях, словно оставил это улыбающееся тело вместо себя.

Не помню, кто предложил прочесть эту книжку. Может, Муса. Может, Иван Никитич, который интересовался историей и читал разные книги про русских царей, их победы и любовниц.

Читать вслух пришлось мне.

Там было много богословских изречений, которые я пропускаю.

А суть у книжки такая, что у ада тоже есть, оказывается, своя история. И развивалась она одновременно с историей человечества и прогрессом техники.

Говорилось, что история ада — это как бы подкладка человеческой истории.

Потому что самого ада как специального места для грешников, оказывается, нет. Все это давно делается на Земле.