Глемба - [28]

Нетрудно было уловить внутреннюю драматургию этой сцены, которая строилась по тому же принципу, что и наши с Глембой отношения: одной рукой гладит, другой — бьет. Ну чем не господь бог? Он покрикивал, ворчал, брюзжал, а сам между тем раздавал подарки красным от смущения, растерянно оправдывающимся, слабо отнекивающимся, но явно осчастливленным хозяевам дома.

Во дворе появилась молодая женщина с пухлым младенцем на руках. Глемба подошел к ним, сделал малышу «козу рогатую» и громко чмокнул его в щеку, хотя человечек сопротивлялся с отчаянным ревом.

— Только ради тебя! — обращаясь к малышу, приговаривал Глемба. — Только ради тебя и прощаю твоего недотепу деда…

Это был заключительный акт спектакля, полного напряженных и комически нелепых ситуаций, — Глемба дал это почувствовать, цыкнув на все еще оправдывающегося ответственного деятеля.

— Ладно, ты мне зубы не заговаривай. Сказано — трепачи вы, и точка. Главное, что все-таки я до вас добрался.

Теперь наконец хозяин мог себе позволить обратить внимание на меня и мою жену и, пока мы наспех проворачивали церемонию представления друг другу, поблагодарил меня за то, что я спас положение и подвез дядю Яноша.

— Я ведь предупреждал, — обратился Глемба к моей жене, — что вам не отвертеться от приглашения… Сюда только попади — так потом не вырвешься…

У меня не создалось впечатления, будто хозяева собирались приглашать нас к себе. Может, было у них такое намерение, а может, и нет, однако теперь им не оставалось ничего другого, кроме как сделать логический вывод из слов Глембы и громогласно подтвердить: да-да, конечно… разумеется, и мы тоже приглашены вечером на эту давно намечаемую дружескую встречу!..

— Этот тоже хорош гусь, — ткнул в мою сторону Глемба. — Впрочем, все вы одним миром мазаны!

Я воспринял эту аттестацию так, будто Глемба заключил меня в свои объятия…

Он повернулся к нам спиной и снова занялся малышом — выхватил его у матери, поднял высоко над головой и держал так, пока отчаявшаяся женщина не отобрала орущего во всю мочь, насмерть перепуганного младенца.

Тогда Глемба махнул рукой и заметил:

— Плохо вы его воспитываете…

3

Мы с женой решили, что на раут — как я его про себя окрестил — я отправлюсь один. Ребенка с собой не возьмешь, дома без присмотра не оставишь, вот и получалось, что пойти могу только я.

Помимо воли обстоятельств было еще одно соображение в пользу этого: по сути дела, Глемба вынудил хозяев пригласить нас. С новой компанией я был почти не знаком, так что вполне достаточно будет идти на сближение с приспущенным парусом: мне одному — от лица всей семьи. Пусть не думают, будто мы только и ждали ухватиться за случай.

Уже по маркам автомобилей, выстроившихся вдоль улицы, было видно, что мне предстоит встреча с высшими кругами. Я так разволновался при этой мысли, что решил сначала погулять немного перед домом, прежде чем войти. По правде говоря, я оробел, даже струсил, хотя пытался внушить самому себе, что медлю из гордости и из боязни, как бы меня не сочли выскочкой. Загляну, думаю, будто шел мимо и случайно оказался тут.

По счастью, у входной двери я столкнулся с хозяйкой дома — она несла поднос со специями и сказала, что все гости в саду.

В дальнем углу сада ярко полыхал костер; повсюду были расставлены понаделанные из чурбаков столы и лавки, гостей собралось по меньшей мере человек тридцать.

Глемба стоял возле огромного котла, подвешенного над огнем, и не сводил глаз с генерала в расстегнутом кителе, который, часто мигая, с сосредоточенным видом прихлебывал из ложки баранью подливку.

— По-моему, надо еще паприки подсыпать, — сказал генерал, утирая ладонью обожженные губы.

— Соли тебе на хвост подсыпать! — рявкнул Глемба, в сердцах выхватывая у генерала ложку. — И так все нутро сожжете. — Завидев меня, он черпанул ложкой варева и протянул мне: — Снимите-ка пробу!

Будучи человеком многоопытным и закаленным в житейских бурях, я тотчас смекнул, что мне вовсе не следует судить о том, добавить еще паприки или не добавить; моя задача — определить, которая из спорящих сторон обладает большим весом, и, естественно, примкнуть к сильнейшей — независимо от субъективных результатов пробы. Посему я сосредоточился не на похлебке — я просто дул на ложку, — а следил за плотным, багроволицым генералом, который в свою очередь сверлил меня взглядом, ожидая моего приговора с явным нетерпением. Хотелось принять сторону генерала, однако меня беспокоило, как отреагирует Глемба, если я вздумаю выступить против него. Одно дело, когда я с глазу на глаз позволяю себе поспорить с Глембой, а то и поизмываться над ним на свой страх и риск, и совсем другое — сцепиться с ним при свидетелях; тут может завариться такая каша, что потом и не расхлебаешь. Конечно, Глемба — единственный человек, кого я здесь знаю, но с другой стороны, чин генерала вполне очевиден, нашит у него на плечах… Однако где-то здесь, в самом воздухе витает таинственный ранг Глембы — последние недели не позволяли усомниться в этом. Ну и, конечно, приходилось учитывать, что Глемба держался с высшим военным чином в своей обычной манере — свысока.