Глазами клоуна - [68]

Сабина засмеялась:

— Ну, говори же!

— Я хотел только сказать, что вы можете порекомендовать меня вашим знакомым, телефон у меня есть… и я запрошу не дороже, чем другие.

Сабина промолчала, и я ясно почувствовал, что она поражена.

— Послушай, — сказала она, — я не могу долго разговаривать, но скажи наконец… что случилось.

Очевидно, Сабина — единственный человек в Бонне, который еще не прочел пасквиля Костерта; я сообразил также, что ей не от кого было узнать о Марии и обо мне. В «кружок» она не вхожа.

— Сабина, — сказал я, — Мария меня бросила, она вышла замуж за некоего Цюпфнера.

— Боже мой! — закричала она. — Ведь это неправда?

— Правда, — сказал я.

Она опять замолчала, и я услышал, что кто-то барабанит в дверь телефонной будки. Наверняка это был какой-то кретин, торопившийся сообщить своему дружку по скату, что он мог выиграть на червях, хотя остался без трех.

— Надо было на ней жениться, — сказала Сабина тихо. — Я хочу сказать… сам понимаешь, что я хочу сказать.

— Понимаю, — ответил я. — Я уже собирался, но потом выяснилось, что с меня требуют какую-то паршивую бумажонку из отдела регистрации браков и что я должен обязаться в письменном виде, подумай только — в письменном виде, — воспитывать детей в лоне католической церкви.

— Но ведь не из-за этого поломались ваши отношения? — спросила она. В дверь телефонной будки забарабанили сильнее.

— Не знаю, — ответил я. — Во всяком случае, это послужило поводом… но тут еще много чего замешано, мне самому не ясно, что. Клади трубку, дорогая, а то этот взбесившийся ариец за дверью укокошит тебя. В нашей стране не продохнешь от чудовищ.

— Обещай, что ты придешь к нам, — сказала она, — и запомни: в любое время тебя ждет тарелка супа. — Ее голос упал, и она прошептала: — Какая подлость, какая подлость! — Она была так расстроена, что забыла, как видно, повесить трубку и просто положила ее на полочку, где обычно лежит телефонная книга. Я услышал, как тот тип сказал: «Наконец-то!», но Сабина, наверное, уже ушла. Тогда я изо всей мочи завизжал в трубку:

— Помогите! Помогите!

Тип попался на удочку, взял трубку и спросил:

— Чем могу вам служить? — Его голос звучал солидно и веско, как у настоящего мужчины. Я сразу учуял, что он ел какую-то кислятину, маринованную селедку, а может, еще что-то.

— Алло, алло, — сказал он.

— Вы немец? — спросил я. — Я принципиально разговариваю только с чистокровными немцами.

— Прекрасный принцип, — похвалил он. — Так что же случилось?

— Меня тревожит судьба ХДС, — ответил я. — Вы исправно голосуете за ХДС?

— А как же иначе? — обиделся он.

— Теперь я спокоен, — сказал я и положил трубку.

21

Надо было оскорбить этого типа, спросить его: изнасиловал ли он уже собственную жену, взял ли партию в скате «на двойках» и потратил ли два часа служебного времени на обязательную болтовню о войне? Судя по голосу, это был истый законный супруг и чистокровный ариец, слова: «Наконец-то!» прозвучали в его устах как команда: «В ружье!» Разговор с Сабиной Эмондс меня чуть-чуть утешил, хотя по ее тону можно было понять, что она несколько раздражена и замотана, зато я знал, что она искренне считает поведение Марии подлым и ото всей души предлагает мне тарелку супа. Сабина очень вкусно готовит и, когда она не беременна и не испепеляет мужчин взглядами «что с вас возьмешь», видно, что она человек веселый; ее религиозность импонирует мне куда больше, чем религиозность Карла, который до сих пор сохранил диковинные семинарские представления о «секстуме». Укоризненные взгляды Сабины действительно предназначены всему сильному полу; просто когда она обращает их на Карла — виновника ее состояния, — они становятся еще мрачнее, предвещая семейную бурю. Я обычно пытался развлечь Сабину, разыгрывая какую-нибудь сценку, и она закатывалась веселым, добродушным смехом, ну а потом у нее наворачивались слезы, она не могла сдержать их, и смех кончался плачем… Мария уводила ее из комнаты, утешала, а Карл с мрачным, виноватым лицом сидел со мной и в конце концов с горя брался за тетради своих учеников. Иногда я помогал ему, подчеркивал ошибки красной шариковом ручкой, но он мне не доверял, прочитывал все заново и каждый раз приходил в ярость из-за того, что я не пропустил ни одной ошибки и все правильно подчеркнул. У Карла не укладывается в голове, что я могу выполнять вполне прилично такого рода работу, совсем как он. Вообще говоря, у Карла только одна проблема — финансовая. Если бы Карл Эмондс мог оплатить квартиру из семи комнат, он, вероятно, не был бы ни раздражительным, ни озлобленным. Как-то раз я поспорил с Кинкелем о его понимании «прожиточного минимума». У Кинкеля была репутация гениального специалиста в этих вопросах; если не ошибаюсь, именно он установил, что прожиточный минимум «на одного» в большом городе, не считая квартплаты, равен восьмидесяти четырем маркам, а позднее — восьмидесяти шести. На это можно возразить только одно: сам Кинкель, судя по тому мерзкому анекдоту, который он нам рассказал, считает, что лично его прожиточный минимум превосходит эту сумму в тридцать пять раз, но такого рода возражения принято объяснять «личной неприязнью» и «бестактностью», хотя бестактностью только и можно объяснить тот факт, что субчики, подобные Кинкелю, вообще высчитывают прожиточные минимумы других людей.