Доктор Бурде, остановившись возле самого кресла, произнес:
— Добрый вечер! — и, приветливо улыбнувшись, продолжил на хорошем английском языке с легким акцентом: — Это чистая случайность, что мы встретились здесь. Я уж думал, что эту ночь проведу в одиночестве, пока из слов милейшего директора не понял, что вы пришли разделить со мной мое уединение. Нет-нет, не шевелитесь и даже не пытайтесь, господин директор абсолютно прав: я неплохой гипнотизер, говорить и двигаться вы будете лишь с моего соизволения. Нет, я не восковая фигура, хотя любезный директор и назвал мое изображение их маленьким шедевром, я доктор Бурде, живой и настоящий.
Он уселся на подлокотник кресла и принялся растирать бедро.
— Извините, ноги затекли. Вероятно, вам интересно, какие обстоятельства привели к нашей встрече? В силу некоторых причин я вынужден был поселиться в Англии. И вот не далее как несколько часов назад неподалеку отсюда я столкнулся с полицейским, который внимательно оглядел меня и вроде бы захотел взять у меня интервью, но скромность увлекла меня прочь. Так я попал в этот подвал, но полиция могла появиться здесь в любую минуту. Но вот передо мной явился я сам собственной персоной, и меня осенило. Я крикнул: «Пожар!» — все бросились к лестнице, я же стянул с «доктора Бурде» этот плащ, быстро надел его и, затолкав «шедевр» под помост, занял его место. Но тревога быстро улеглась, вереницы зевак снова потянулись в подвал, так что мне пришлось провести весьма утомительные часы. Лишь изредка мне удавалось перевести дыхание и слегка размять конечности. И все же я чуть не попался. Какой-то глазастый мальчишка закричал, что я пошевелился. Но родители не поверили ребенку и обещали дома надрать уши за то, что он не умеет вести себя в обществе. Надеюсь, они выполнили свое обещание.
Доктор Бурде встал с подлокотника, растер щиколотки и сел снова.
— Характеристика, данная мне директором, в общем-то верна, хотя выдает некоторую узость его мышления. Вот он сказал: маньяк. А я говорю: коллекционер. Я считаю, что человечество делится на две примерно равные группы: на коллекционеров и на тех, кто таковыми не являются. Эта вторая группа однообразна до уныния, но зато как разнообразна, как живописна группа первая, какое богатство индивидуальностей! Есть банальные собиратели спичечных коробок, спортивных значков, бутылочных этикеток, есть утонченные коллекционеры старинных автографов, монет, орденов, оружия, экзотических бабочек. А вот я коллекционирую глотки.
Доктор скосил глаза на горло Хьюстона.
— Эту встречу нам подарил случай, так что не будем привередами. Хотя шея-то у вас совсем не богатырская, я предпочитаю шеи толстые, такие, как у того вот увальня, — Бурде показал на Армстронга, ни лице которого сияла все та же дурашливая ухмылка.
Порывшись в кармане, доктор вытащил бритву. Коротким взмахом раскрыл ее, попробовал на палец и, словно затачивая, стал водить лезвием по ладони.
— Это французская бритва, — сообщил он Хьюстону. -- У вас такими почти не пользуются. Лучше всего их править о дерево, — взяв двумя пальцами Хьюстона за подбородок, доктор мягко приподнял его голову:
— Так, прошу чуть повыше. Еще чуть-чуть. Как говорят парикмахеры: «Не беспокоит?» Вот так, благодарю вас!
Когда смотритель вошел в Приют Убийцы, чтобы приготовить его к приему посетителей, восковые фигуры все в тех же безмятежных позах стояли на своих местах. Хьюстон же сидел, откинувшись на спинку кресла, голова его была запрокинута, словно журналист подставлял шею и подбородок бритве парикмахера... И действительно, его горло уже покрывала небольшая щетина.
Доктор Бурде также стоял на своем месте и с любезной улыбкой пялился на мертвого журналиста. Безразличие его было понятно: какие могут быть эмоции у пучка прутьев, обряженных в тряпки и с пустой головой из воска?
Напрасно редакторы считали, что у Реймонда Хьюстона недостаточно воображения.
