Глаза смерти - [7]

– Хорошо, когда не надо жать руки. Глупо ведь трогать все эти потные ладошки и улыбаться. Да и бог его знает, чего он там этими руками чесал, правда? Слушай, может, покажем Ане дом?

Максим нехотя согласился. Аня предпочла бы посидеть в гостиной, а ещё лучше – сходить в лес, однако Дима настоял на экскурсии. Впрочем, Максим лишь открыл несколько комнат, позволил в них заглянуть, но толком ничего не рассказал.

Дом оказался настоящим уродцем. Ему было не меньше полувека. Он мог бы состариться красиво, уютно, как это случается с бревенчатыми избами, в которых слой за слоем мумифицируются жизни целых поколений. В естественных морщинах, в самóм запахе таких стариков угадывается тёплое, родное, даже если ты никогда не жил за городом. Однако этот дом в последние годы попадал в руки пластических хирургов и после десятка операций превратился в нечто несуразное.

Обтянутый серым пластиковым сайдингом, укрытый бордовой металлочерепицей, он делился на две непропорциональные части: старую и новую.

Старую часть захламили воспоминания ушедших людей. Тут было три комнаты, каждая из которых представляла готовую музейную экспозицию советской жизни – с дисковым телефонным аппаратом, с пузатым телевизором, всевозможными скатертями, подзорами и стопками пуховых подушек. Под толстыми выцветшими коврами лежала скрипящая, местами прогнившая паркетная доска. На стенах лепились часы-ходики с латунным маятником, чёрно-белые фотографии, а вместо дверей в одну из комнат висели вишнёвые сатиновые портьеры, насквозь пропитанные запахом пыли и старости. Ну, по меньшей мере, Аня этот запах определила именно так.

Новой частью была современная двухкомнатная пристройка к дому. Здесь вместо паркета лежал ламинат, вместо старых громоздких трельяжей и поставцов стояли лёгкие «Хемнэс» из ИКЕИ, а стены были обклеены текстурными флизелиновыми обоями. В углу неуклюжим наростом торчал кондиционер.

Между этими несуразно слепленными частями дома образовалась прихожая. Оттуда, пройдя по коридору, можно было попасть в комнату Максима.

– Это не всё! – Дима наслаждался прогулкой по дому, будто сам впервые тут оказался. – У пристройки к дому есть своя пристройка! Там ванная с бойлером. И там же выход на веранду, которой пока нет. Её дядя Паша только в прошлом году начал. И мастерскую он сам себе построил. И беседку хочет поставить. Тут бы ещё пару этажей, и была бы «Нора» Уизли, правда?

Аня с сомнением кивнула.

Экскурсия закончилась в старой части дома, в гостиной. Единственным новшеством за последние годы там стали развешанные по стенам резные панно.

– Это всё дядя Паша, – пояснил Дима. – Он же столяр.

Панно тут висели простенькие, даже не покрытые лаком. Скорее заготовки или наброски абстрактных буколик и вполне конкретных лиц, каждое из которых выражало свою обособленную эмоцию. И в череде этих не самых интересных панно выделялась маска – громоздкая, синяя, с рогами, изображавшая не то быка, не то индийского демона.

– Это тоже твой отец сделал? – спросила Аня.

Максим почему-то с удивлением посмотрел на неё. Ответил не сразу:

– Это лицо Смерти. А Корноухов – мой отчим. И нет, это не он вырезáл.

Максим больше не добавил ни слова, и в гостиной стало тихо. Аня надеялась, что брат как-то поможет ей сменить тему, но Дима подошёл к синей маске и теперь внимательно рассматривал её, при этом впервые за весь день молчал.

Аня любила брата, вот только в последние годы трудно было сказать, чего тут больше – настоящей любви или чувства вины. Ведь из-за неё Дима в восьмом классе сломал ногу. Двойной осколочный перелом верхней трети бедра. Два месяца лежал со спицами на вытяжке в Тушинской больнице.

Дима никому не рассказал о том, что произошло на самом деле. Аня тогда училась в десятом классе и взяла брата на дачу к друзьям. Знала, что тот не станет болтать про сигареты и алкоголь, не выдаст её родителям. А потом она уехала с одним из парней, оставила Диму в компании старшеклассников – они просидели допоздна, а в час ночи отправились к заброшенному зданию на старых прудах. Дима доверился им. Забрался на замшелый козырёк и радовался неожиданному приключению. Но когда спускался по трубе, не удержался и упал. Бедром угодил на торчавшую из стены арматуру.

Дима рассказывал Ане: пока ждали скорую, он почти не ощущал боли и только боялся, что приедет отец и почувствует, как от Димы пахнет табаком и выпивкой. Даже цеплял пальцами грязь и размазывал её по одежде – надеялся перебить запах. Просил ребят принести какой-нибудь одеколон или духи. Родителей он увидел только в больнице, когда его уже переодели перед операцией. И даже проваливаясь в чёрную дыру общего наркоза, думал лишь о том, что его грязная одежда по-прежнему пахнет сигаретами.

Маме и отцу Дима потом объяснил, будто бы сам, в одиночку, выбрался из дома, пока Аня и её одноклассники спали, и по собственной воле отправился к заброшенному зданию, которое заприметил ещё днём. Такая история напугала и расстроила родителей, особенно отца, который и прежде был недоволен сыном.

Когда Диму выписали из больницы, Аня обещала себе впредь заботиться о нём. Надеялась, что брат со временем забудет этот кошмар. И поначалу всё шло хорошо. Он должен был ещё какое-то время ходить на костылях, но в остальном выглядел бодрым. А к Новому году выяснилось, что после перелома и четырёх операций левая нога у Димы стала короче правой на три сантиметра. И эта разница с возрастом только увеличивалась.