Глаза погребённых - [55]

— Замешанные… — повторял падре Сантос, — не нравится мне это словечко, ой как не нравится!

— Нас не заденет. Серропом — такое заброшенное селение, что никто о нем и не вспомнит. Думаю, его и на картах-то нет…

— Читай дальше…

— Все, — Малена оторвалась от газеты, — больше о Мондрагоне ничего нет.

— Есть…

— Это мы уже знаем, падре. Они обещают пять тысяч долларов тому, кто доставит его живым или мертвым, — и снова взяв в руки газету, пробежала глазами строки. — Еще говорится, что полиция допросила почти весь наличный персонал дорожного лагеря, усилила наблюдение на дорогах, в портах, на границе и на железнодорожных станциях, чтобы он не смог сбежать…

— Кто знает, может, он в Серропоме? Я уже обыскал свою церковь.

— Вы предполагаете?… — произнесла Малена и, прищурившись, с удивлением посмотрела на падре Сантоса.

— Я ничего не предполагаю… Но что, если кому-то придет в голову, что он нашел убежище здесь, в школе?…

— Глупости…

— Нет, дочь моя, не такие уж это глупости! И мы должны согласовать свои действия, ибо нас, конечно, вызовут на допрос, не сомневайся… от нас потребуют, чтобы мы показали…

— Нам нечего скрывать, — вздохнула Малена; у нее не хватало сил сдвинуться с места.

— В последний раз, когда мы его видели, — это было в прошлое воскресенье… мы говорили… О чем же мы говорили?…

— Обо всем, о погоде…

— Да, да, о погоде! Я еще тогда говорил о Серро-Вертикаль. Помнишь? О том, что погода изменчива, что небо заволокло тучами… — И после короткой паузы он добавил: — Да… дорожник угощал свиными шкварками, а потом развез нас на своем джипе по домам… сначала меня, затем Пьедрафьеля… Это очень важно. Меня он отвез первым, потом учителя Гирнальду. Значит, я не мог знать — говорили ли они что-либо по поводу заговора. Хотя этого я не допускаю; дорожник — весьма скрытный человек. Единственно, что я могу подтвердить: в моем присутствии он ни о чем другом не говорил — только о погоде…

Малена ни одного слова не проронила, что видела его в понедельник — как раз в понедельник! — одетого в штатский костюм и без джипа. Ее поразило хладнокровие этого человека, который ни в тот день, ни накануне ни одним жестом, ни одним звуком не дал понять, какая опасность ему грозит. Только однажды он чуть было не проговорился, когда она — сама не зная почему заметила, что маленькая школа, затерявшаяся в горах, могла бы послужить надежным убежищем для заговорщиков. Однако и тогда он не выдал себя и сделал вид, что беспокоится только о ней, Малене — не причастна ли она к подпольной деятельности.

И в понедельник он продолжал сохранять хладнокровие, хотя, разумеется, уже предполагал, что к концу дня нагрянет полиция, будет его разыскивать, чтобы арестовать. Желая во что бы то ни стало увидеть Малену и боясь скомпрометировать ее, он пришел пешком, переодевшись в штатское. Эта предосторожность и позволила ему скрыться. Кто знает, как ему удалось исчезнуть, но «во всяком случае, — сказала себе Малена, — моя любовь спасла его…».

— Ты права… — проговорил падре Сантос, думая о чем-то своем, а у Малены упало сердце, ей показалось, что священник прочел ее мысли и эту единственную вертевшуюся в голове краткую фразу: «Моя любовь спасла мою любовь». — Ты права, — повторил священник, — если от нас потребуют сведений, скрывать нам нечего… Да, он был наш друг, как и любой другой…

— Как любой другой — нет!.. Он не любой другой — нет!..

Слезы закипали не на глазах, а где-то в глубине сердца, они подступали к горлу, переполняли, пронизывали все ее существо — и в каждой слезинке бушевала буря, в каждой слезинке — сверлящая боль. Но мало-помалу горе, внезапно обрушившееся на нее, теряло свою остроту, таяло перед необъятностью жизни, и боль сменилась тихой, молчаливой скорбью.

— Не может быть… не может быть… — ломая руки, повторяла без конца Малена. — Падре!.. Падре!.. — Она приникла к груди священника.

— Говори, дочь моя, говори… от меня тебе нечего скрывать… я уже давно заметил твои чувства…

— Ради него, падре, ради него!.. Мне все равно, что со мной будет… Но что, что я могу сделать для него?… («Моя любовь спасла мою любовь… Что я могу сейчас сделать для него?…»)

— Главное — успокоиться. Прежде всего надобно, дочь моя, взять себя в руки. Успокойся, давай подумаем, что можно сделать, конечно, дело не так просто, если за голову человека назначена такая цена…

— Где-то я читала, что прежде… преследуемые по политическим мотивам находили убежище в церквах, так как церковь неприкосновенна, священна… («Моя любовь спасла мою любовь… он мог бы укрыться в церкви…»)

— Прежде… — У священника дрогнул кадык в ошейнике целлулоидного воротничка. — То было прежде, дочь моя, то было прежде, во времена «варварства», а теперь… теперь уводят и беглеца, и священника, и родных священника, а церковь сносят… Зная это, я и решил сам обыскать церковь, чтобы убедиться, что он не укрылся в церкви и не скомпрометирует меня…

— Какой же вы после этого священник?… — отшатнулась от него Малена.

— Такой, как все, из крови и плоти, дитя мое…

— В таком случае знайте, что если он будет искать убежища здесь, в шко…

— Не говори… я не должен этого слышать! — Священник в ужасе воздел руки. — Хотя лучше… — он жестом призвал ее к спокойствию, — …что ты это говоришь мне… — И более сдержанным тоном продолжал: — Не давай себе волю — это может вызвать осложнения! Подумай, ведь он где-то скрывается, бедняга… голова, оцененная в пять тысяч долларов… и многое зависит от тебя, не дай бог, если с тобой что-нибудь случится… Подумай, что будет, если он узнает, что тебя арестовали из-за него?… Он выйдет из своего тайника и сам предаст себя в руки полиции. Подумай об этом…