Глаза погребённых - [52]

Под его поцелуями твои глаза горели огнем. Теперь они — плачущая мгла. Не закрывай их! Взгляни сквозь туман слез на эти комнаты, где еще недавно раздавались звуки его шагов! Не закрывай глаза — пусть он, который должен был остаться рядом с тобой живым, не витает незримой тенью! Не превращай его плоть в воспоминание! Не превращай в воспоминание его облик! Гони его прочь из своего сердца, если он не вернется, гони его прочь из памяти!

Но как просить камень, чтобы он стряхнул с себя звездную пыль, заставляющую его расти, как просить тебя отказаться от веления сердца!..

Отказаться — нет!.. Изгнать его прочь — тем более!.. Ждать его… ждать с терпением камня!..

Весь вторник… всю среду… весь четверг… всю пятницу… всю субботу — и в этот поздний час ты раздумываешь: придет ли он завтра, на традиционную воскресную встречу?

Вероятнее всего, придет: он может появиться, ничем не рискуя, он же холостяк. Он придет несколько позднее остальных, рассчитывая, что гости — и падре Сантос, и учитель Гирнальда — начнут дискуссию, и уйдет вместе с ними, не подавая виду, будто понял все, что с тобой происходит.

Нет, нет, если так, пусть лучше не приходит, пусть останется в своем лагере, пусть провалится сквозь землю!

Как страшно оставаться одной, наедине со своими мыслями — и в постоянном напряжении, чтобы ни словом, ни жестом, ни даже молчанием не выдать своих чувств!

«Ну как, Мален?» — дружески поприветствует он тебя, явившись в воскресенье; и ты постараешься ответить ему в тон: «Очень хорошо… работаю… до-, воль…»

Сдержи рыдание, не давай воли чувствам, молчи.

Ни к чему вообще это говорить. Достаточно ответить: «Очень хорошо…» — и тогда отношения сразу войдут в новое русло, станут просто дружескими — естественными и спокойными.

Однако нужно ли держать его на расстоянии?

Ах, если бы ты смогла сыграть роль легкомысленной женщины, которая — чтобы убить время — приняла любовь нереальную и лживую.

Хорошо, если бы он появился не в своей белой форме дорожника, а в штатском костюме, том, темном, шерстяном с начесом, и с пурпурным галстуком, под цвет флажка, развевавщегося на 177-й миле, — там, где одиннадцать лет назад остановился поезд. Помнишь, он еще сказал тогда: «Будто реку остановили, чтобы вышла из нее сирена», — а выходила ты…

Придет он завтра в форме или в штатском? А ты — какое у тебя самое нарядное платье? Только не то серое, из плотной шерсти, ты в нем похожа на директрису сиротского дома.

Ну-ка, поройся в своем гардеробе, разыщи украшения! Посмотри-ка, хрупкое горлышко у флакона с духами накалилось на огне, а пробку все же не отдает. Стоп! Нельзя появляться такой разодетой, надушенной, будто на праздник, ведь эти воскресные встречи — нечто почти семейное! Следует хорошенько продумать завтрашнюю беседу… Нет, важнее всего сейчас — чтобы он явился. И, быть может, по твоему лицу, несмотря на все слова, которые ты скажешь, он поймет, чего стоили тебе эти дни и ночи. Если бы не работа в школе, заполняющая время, можно было бы сойти с ума. «С тех пор как Мондрагон приехал в Серропом, сеньорита Табай очень переменилась», — заметил в прошлое воскресенье учитель Гирнальда. Праздничное лицо… Что ж, и четырех с половиной суток достаточно, чтобы праздник сменился трауром и лицо потемнело от слез…

Наклонив голову, ты идешь по пустым классам. Какое оживление царило здесь совсем недавно! Но прежде классы и после уроков не казались тебе пустыми. Их наполняли твои надежды, твоя радость.

Оставь иллюзии, ты ведь сама устроила себе западню. Так часто случается в любви. Сама попадаешь в собственные силки, а потом жалуешься и плачешь. Откуда ты взяла, что для него все это не было просто развлечением?…

Помаши платочком на другой станции — на безыменной станции с флажком, и скажи «прощай» милому образу!

Вечер изумительного сияния. Даже этот вечер зовет к жизни. Свет разливается, разгорается ярче и ярче, прежде чем погаснет в вечерней заре.

Звуки пианино и хор голосов. Осуши слезы. Приведи в порядок волосы. И вернись в этот мир, принадлежащий тебе, — мир света, классов, учениц…

— Добрый вечер, сеньорита директриса!.. Добрый вечер… Добрый вечер, сеньорита директриса!.. — Девочки идут тебе навстречу, протягивают руки, и учительница Ана Мария Кантала, которая по субботним вечерам занимается со школьным хором, отходит от пианино, здоровается с тобой.

— Вы больны, сеньорита директриса… — говорит Ана Мария Кантала, не то спрашивая, не то утверждая.

— Мигрень… — лжешь ты и подносишь руку к голове, вместо того чтобы поднести ее к сердцу.

— Выздоравливайте, сеньорита директриса… — слышатся голоса учениц. — Выздоравливайте, сеньорита… выздоравливайте… выздор…

Отправляйся немедленно к себе!.. Они не должны видеть тебя такой: рассеянной, измученной, больной…

Невероятно. И это ты… ты, словно вор, шаришь по углам, ищешь что-то, пока тебя никто не видит.

— Сеньо… сеньо… сеньо… сеньо… — Проснулся попугай и завел свою нескончаемую песню. — Сеньо… сеньо… сеньо… сеньо…

Наконец ты нашла, что искала. Пустой глиняный кувшин. Постучала по нему пальцем, прислушиваясь, не надтреснут ли. Ты тайком, будто краденую вещь, уносишь его. Будто это не школа, а чей-то чужой дом. Ты прячешь кувшин в своей комнате — словно хоронишься в собственной тени. Начинается самая долгая в мире ночь. Старая ночь. Древняя. Безграничная…