Глаза погребённых - [49]

Мондрагон положил на стол завязанную в узел салфетку. Священник бросил на нее взгляд шаловливого ребенка, потер руки и даже облизнулся.

— Жаркое… как аппетитно!

На банановых листьях — зеленых, глянцевитых — лежали свиные шкварки, вызвавшие восхищение священника.

Вошла Малена, передала Мондрагону поднос с рюмками и села за стол.

— А вы? — спросила Малена учителя.

— Я обожаю шкварки, я ведь тоже принадлежу к числу тех… — он кивнул на падре, — кто при виде свиньи непременно подумает о шкварках и пустит слюнки, но вот беда — у меня больная печень.

Подогнув рукава и жадно вдыхая запах жареного сала, священник храбро сражался со шкварками.

— Какая прелесть, Хуан Пабло! Где это вы раздобыли?

— Подстрелил около лагеря, — ответил Мондрагон, ласково взглянув на Малену. — А я, признаться, не думал, что они тебе понравятся, Мален…

— А я, признаться, и не знал, — подхватил Пьедрафьель, — что вы такие старые друзья. Что за жизнь — встретиться здесь, в этой глуши! Как очевидец, могу засвидетельствовать, что сеньорита Табай очень переменилась.

— Переменилась? — не выдержала Малена, задетая его словами. — Вам показалось…

— Еще как переменилась! Стала более уверенной в себе, более любезной, более общительной…

— И еще спорщицей! — улыбаясь, ввернул словечко Мондрагон.

— Она собирается создать даже вечернюю школу для взрослых, — напомнил учитель Гирнальда.

— Дружба стареет, как хорошее вино, с годами она становится крепче и крепче, — изрек падре Сантос, тщетно пытаясь вытащить из кармана сутаны платок, чтобы обтереть замасленные руки и рот.

— Ах, простите, я забыла салфетки!.. — извинилась Малена.

— Я знаю, где они. — Мондрагон, опередив ее, пошел за салфетками.

— Сеньорита Табай, я не хотел говорить это в его присутствии, — разоткровенничался учитель, — однако, с тех пор как сюда прибыл друг вашего детства, вы расцвели, у вас праздничное лицо…

— Что ж, это естественно, — произнес падре, — они знали друг друга много лет и, снова встретившись, почувствовали себя счастливыми… На лице написано — не скроешь…

— Вот ваш портсигар, падре, — сказал Мондрагон с порога, — если я не верну сейчас, чего доброго забуду…

— О, этого мне не хотелось бы! Я храню портсигар как память о моем посещении девы Тепейяка. Кстати, вам, поклоннику индейского искусства, может, небезынтересно узнать, что этот портсигар — образец творчества ремесленников Мексики.

— И у нас такие ремесла есть, — возразил учитель Гирнальда.

— Да, но они обречены на исчезновение, — заметила Малена, — никто их не поддерживает, они попадают под чужеземное влияние и потому обречены на гибель. Чего же еще ждать?

— Вам следовало бы быть министром…

— Я им и буду…

Внезапно ее мозг молнией прорезало воспоминание…

Нервным движением она подняла руку и запустила пальцы в темные волосы. Серропом… таратайка… Кайэтано Дуэнде… его таинственные слова… «Видишь, вон те скважины-звезды в небе, твои пальцы — ключи к ним».

За разговором время пролетело незаметно, и, когда гости направились к джипу, луна стояла уже высоко в небе.

— Королева! Королева-звезда! — громко проскандировал учитель Гирнальда в тишине улицы и тут же сменил монархическую речь на республиканскую: — Первая дама неба!..

Объявив луну не более не менее как супругой неведомого президента, учитель поспешно ринулся в атаку против клерикалов:

— Отец святой, а все-таки и у вас бездна пороков!..

Священник, обмотав серый шерстяной шарф вокруг шеи и закрыв уши, уже ничего не слышал, но, заметив, что Малена и Мондрагон разразились хохотом, тоже рассмеялся.

Они с трудом втиснулись в джип. Падре завезли на его Голгофу, Пьедрафьеля оставили возле мужской школы.

Мондрагон направился в лагерь; по дороге он часто останавливался, проверял, не следит ли кто-нибудь за ним. Но его сопровождала только луна, то и дело выглядывавшая из-за облаков.

Удостоверившись, что джип отъехал, учитель решил пройтись по кварталу, где находилась женская школа. Тяжелое, долгополое пальто темно-кофейного цвета, тяжелая голова с пышной шевелюрой, на которой покоилась тяжелейшая широкополая касторовая шляпа, усищи, казавшиеся тяжелыми оттого, что напоминали цветом бетон, тяжелые ресницы, все у него было тяжелым, грузным — даже массивные часы, тикавшие на массивном животе, — однако он становился на удивление легкомысленным, как только дело касалось юбок.

Мондрагон остановил свой джип с математической точностью именно в том месте, где несколько дней назад судьба в образе какого-то животного задержала джип дорожника. Внимательно оглядевшись — лучше еще раз проверить, не следит ли кто, — он исчез в кустарнике. Вход в подземелье он отыскал сразу. Освещенный луной, вход был похож на паперть готической церкви, прикрытой листвой. Вампиры и мелкие летучие мыши, расправив крылья и повиснув вниз головой, спали, не то нежились в лунном свете. Луч электрического фонарика — странное, незнакомое сияние — заставил их забеспокоиться; некоторые встрепенулись, но не тронулись с места, другие вслепую ринулись в залитое луной пространство. Мондрагон сделал несколько шагов и, прижимаясь к стенке, спустился в пещеру. Это была зала потерянного эха, от нее ответвлялись какие-то переходы, галереи.