Глаза погребённых - [46]

— Их освободят от повинности, как только они оплатят боны дорожного управления.

— Вы же отлично знаете, что это ложь. Если они даже и оплатят, все равно их погонят работать еще на сорок суток.

— Это, конечно, одна из причин всеобщего недовольства, — сказал Мондрагон, невольно оглянувшись.

— Не беспокойтесь, такая крошечная школа, как моя, к тому же затерянная в горах, — самое безопасное место для заговоров…

По тону, каким она произнесла эти слова, Мондрагон почувствовал, что Малена осуждает его за трусость — высказав робкое замечание о политике властей, он поспешил оглянуться. Его беспокойство возрастало: неужели она — та, которой он больше всего восхищался, — замешана в заговоре или он сам каким-то неосторожным жестом, каким-то необдуманным словом выдал себя? Тревожила его мысль о Малене, но он не имел права высказать свои опасения. И в ту же минуту он понял, что выдает себя как последний дурак.

— Что с вами? — Малена взяла в свои теплые ладони его холодные руки и впервые посмотрела на него нежным, полным невысказанной тоски взглядом.

— Мален, — так он называл ее про себя и отныне всегда будет к ней обращаться именно так, — не произносите этого слова…

— Вы это серьезно?

— Повсюду шныряют шпики, тюрьмы набиты битком…

— Не потому ли вы так изменились в лице, даже голос дрогнул, кажется даже, что холодный пот выступил у вас на лбу?

— Именно поэтому.

— Хуан Пабло, скажите мне… скажите, не таясь, — можно ли надеяться на что-то лучшее? Вы ведь знаете, но не хотите мне говорить.

— Уверяю вас…

— Я не строю иллюзий, я только хочу знать, есть ли у нас какие-то надежды. Мы настолько забиты, что даже одно обнадеживающее слово способно вдохнуть в нас жизнь…

— Мален, если мой голос и дрогнул… то только из-за вас…

— Из-за меня?

— Вы чего-то недоговариваете. Мне кажется, что вы связаны с политикой…

Она промолчала. Минуту спустя она как будто хотела сказать что-то, но слова замерли на ее устах. И это еще больше насторожило Мондрагона.

— После вашей неожиданной фразы о заговорах я действительно испугался, что…

— Что это может вас скомпрометировать…

С улицы донесся какой-то шум. Малена пожала Мондрагону руку, словно в знак некоего соглашения, и прошептала:

— Среди дорожников в вашем лагере… Мы могли бы кое-что сделать… Там, конечно, есть и честные люди…

— Я могу скомпрометировать себя, но не имею права поставить под удар своих товарищей.

— Убеждена, они не откажутся…

— Как не откажутся!.. А кто с ними будет говорить?

— Я.

— Вы?… — Он взял Малену за плечи и, глядя ей в глаза, сказал: — О вас тут же донесут… Поверьте, не все сильны духом, многие женаты, у многих дети…

— О чем вы говорите?

— О том же, о чем и вы!

— Я просила вас помочь мне в вашем лагере…

— Именно так я все и понял…

— …открыть вечернюю школу для пеонов…

— Мален! — Мондрагон был обезоружен. — Как вы заставили меня волноваться!.. — Он пытался спрятать голову на груди девушки, но она отстранилась и с вызовом бросила:

— Мсье Жан-Поль, имейте в виду, я могу сыграть и роль Шарлотты… — Изображая Шарлотту Корде, она взмахнула ножом для разрезания бумаги.

Мондрагон уезжал из лагеря и возвращался в лагерь, охваченный думами о своей любви к Малене, которая теперь уже не противилась его объятиям, не возражала, когда он погружал пальцы в ее волосы, перебирая их, как струны, творя мелодию своей мечты; в мечтах он уже готовился принять Малену в своей палатке и раздумывал, как лучше расставить убогую мебель. Да, надо будет выписать из столицы алые камелии… Вино?… Виски?… По бутылке… Какие-нибудь сандвичи или тортильи с сыром… это можно достать здесь. Но неожиданно мелькала мысль, которая ни разу не приходила ему в голову с тех пор, как он узнал в Малене свою нареченную с поезда — так называл ее про себя Мондрагон, — свою невестушку девятнадцатилетнюю — теперь-то, впрочем, ей уже тридцать. Мысль о заговоре. Ведь это Мален — быть может, потому что она была прозорлива, а может, мысли действительно передаются на расстоянии, — ведь это Мален обронила слова: «Здесь, в школе, к тому же затерянной в горах, — самое безопасное место для заговоров…» Да, она так сказала, правда, потом все свела к невинной вечерней школе для взрослых в лагере дорожников. Что ж, в глазах властей такая школа не менее опасна, чем любой заговор…

Он подъезжал к лагерю, оставалось несколько поворотов шоссе, проложенного сквозь сплошные скалы. Вдалеке виднелись разложенные пеонами костры; можно было разглядеть светлые широкополые сомбреро и темные силуэты мужчин, — присев на корточки вокруг огня, пеоны пекли на угольях тортильи, варили кофе в глиняных горшочках, поджаривали ножку оленя или пекари, а то и броненосца, дикую курочку или еще что-нибудь в этом роде…

Эх!

Он стиснул рулевое колесо. От внезапного удара машина подскочила и свернула в сторону. Он резко затормозил и с пистолетом в руке спрыгнул на землю: быть может, хорошая дичь.

Он едва успел заметить два сверкающих глаза и какую-то тень, зигзагообразными прыжками двигавшуюся к зарослям кустарника. Побежал за тенью, стараясь не упустить животное из виду. Но вот листья перестали шевелиться, след животного исчез. Мондрагон замер на месте: зверь мог притаиться где-нибудь. Ничего и никого. Он уже собирался вернуться к джипу, как вдруг услышал какой-то шум в кустах. Поднял руку — ветра нет. Почему же зашелестела листва? Осторожно наклоняясь и раздвигая ветви, он разглядывал землю, прежде чем поставить ногу, и всматривался в ночной полумрак. Впереди что-то темнело, похоже на вход в пещеру или подземелье. Что же предпринять? Фонаря с собой не было. Он следил за таинственным входом. Летучие мыши влетали в него и вылетали. Пожалуй, лучше сейчас уехать, а днем вернуться сюда. Он остановился, стараясь запомнить место; затем отсчитал шаги, чтобы на следующий день не впасть в ошибку — как знать, может, убежище ему еще пригодится!..