Глаза погребённых - [39]

Ржание лошади разорвало тишину… Ты застигнута врасплох? Ты так далеко унеслась отсюда, что тебе, трепещущей и растерзанной, стоит немалых усилий прийти в себя. Прижав руки к груди и уже совсем очнувшись, ты едва вымолвила: «Дрожки! Приехали дрожки!..» Воспоминание о вчерашнем вечере было прекрасно, но мгновенно исчезло, как только появилась порядком разбитая таратайка-двуколка, которую тащили две жалкие лошаденки; с таратайки слез мужчина, назвавшийся Кайэтано Дуэнде, — крестьянин с квадратной головой и узким лбом, у него были большие уши и глаза навыкате. Он сразу же привлек к себе внимание какими-то странными, необычайными манерами.

Мужчина взял чемоданы и, то и дело кланяясь, пригласил подняться в экипаж, точнее — в таратайку, где ты с видом важной сеньоры уселась на заднем сиденье.

— Экипаж, правда, неважнецкий, но дорога еще хуже, и ежели не хотите приехать совсем разбитой, пересядьте сюда, вперед, рядом со мной… — предупредил Кайэтано Дуэнде.

— Ничего, и здесь хорошо, — сухо ответила ты.

Издерганная и утомленная, ты хотела лишь одного — чтобы как можно скорее тронулась таратайка и ты почувствовала бы себя снова в пути. Спешишь добраться?… Спешишь… Это похоже на бегство…

— Обычно все называют свое имя… А вы?… — проговорил возница, держа вожжи в руках, готовый тронуться в путь. — А вы не сказали, как вас зовут, так вот я и хотел спросить, конечно, не ради любопытства, а просто чтобы знать.

— Малена Табай, к вашим услугам…

— Только этого не хватало! К вашим услугам — это я, Кайэтано Дуэнде. Вы что, начинаете учительствовать?

— Впервые…

— Значит, впервые… Так… Так… — Он хлестнул вожжами лошадей; колеса скрипнули, двуколка тронулась в путь. — Наша школа, понимаете ли, только называется школой… Откровенно говоря, школы-то нет. Да. Просторный дом, где занимаются ученики. Может, чего доброго, вам и понравится… Соникарио Барильясу поручили подновить к вашему приезду. Побелка — дело пустяковое. Известка да кисть. Труднее с подтеками. Соникарио днем менял черепицу, а ночью Сисимите ее сбрасывал… Пришлось попросить священника, чтобы он благословил небо с той стороны, куда выходила черепичная крыша, и опрыскал ее освященной водицей. Он окропил. После этого Сисимите исчез, правда, исцарапал черепицу… когти огненного кота. Не нравится дьяволу, что заделывают дыры в крыше, ведь из-за этих дыр христиане богохульствуют и ругаются на чем свет стоит, и даже черта поминают… Я думаю, вам лучше остановиться не в школе, а у Чанты Беги. Она очень гостеприимная и заботится о хороших людях; у нее остановитесь, у нее и питаться будете… Там вам будет хорошо. Я-то знаю, что говорю. Самый хороший дом у нас — дом Чанты Беги, если, конечно, не считать постоялого двора «Санта Лукресиа», но это ведь за Серропомом…

Малена почти не слышала Кайэтано Дуэнде. Ее внимание было приковано к дороге. Временами девушку охватывала дрожь, но не от вечернего ветра, от которого стыло лицо, и, разумеется, не от быстрой езды, — как было вчера, когда она со своим теперь уже таким далеким возлюбленным мчалась в автомобиле: таратайка двигалась настолько медленно, что можно было легко поспеть за ней пешком. Малена вздрагивала, озираясь на крутые обрывы, мимо которых они проезжали. Бездонные пропасти угрожали на каждом шагу, следуя вдоль всего размытого пути, — камень и песок, песок и камень, — и в ее невольных восклицаниях прорывался ужас; подавить в себе это чувство она не могла — ее страшили отроги Кордильер и этот пустынный, каменистый мир, где почва, плодородная почва, еще не пораженная эрозией, сохранялась лишь кое-где на вершинах.

Вырвавшись из-под нависших грозных скал, дорога шла теперь по плоскогорью, по которому рассыпались сосны, тянулись высохшие маисовые поля и скошенные луга; порой виднелись покинутые шалаши — приют на время сева или уборки урожая. Приближалась ночь. Малена посмотрела на часы… Ей так хотелось удержать в памяти счастливые воспоминания: вчера в эти самые минуты загорелись огни города — и моя любовь была со мной!.. Что за безумие… В последний вечер, убивая время, бешено гонять машину, — вместо того чтобы сидеть рядом, совсем рядышком, совсем-совсем близко, не двигаясь, не проронив ни слова, — ведь молчание и ощущение близости любимого человека волнуют до глубины души… Или сидеть совсем рядом, рядышком-рядышком, целоваться, прижавшись друг к другу, так, что прерывается дыхание и не в силах бороться с водоворотом страсти, с мучительным желанием отдаваться ласке, последней ласке, которая не может длиться бесконечно… Какой он странный человек! Наспех пытался что-то объяснять и тут же резко прибавил скорость, словно хотел сжечь свое чувство, прощаясь с ней, уничтожить воспоминания о том, как любовались они загоравшимися городскими огнями, как целовались, как спускались к озеру, чтобы увидеть отражение восходящей луны в его водах, как взбирались на холмы близ аэродрома, где даже стебли жухлого маиса гудят под порывами ветра, будто пропеллеры.

Темнело, но ночь еще не наступала, где-то набираясь сил; здесь даже воздух становился похож на пористый, полупрозрачный камень. У Малены заложило уши — от высоты. Откуда-то, словно издалека, донесся голое Кайэтано Дуэнде: